Когда Жюль, следуя за ним, проходила мимо Гудмена, все еще распростертого на кушетке, тот внезапно вскочил и схватил ее за руку. Вздрогнув, она опустила глаза, и он невнятно сказал ей:

– Знаешь что? Ты очень даже ничего, Хэндлер.

Он продолжал крепко держать ее за руку, поэтому она не двигалась. Итан уже громыхал в кухне вместе с Бетси; Жюль и Гудмен остались в комнате одни. До этого они были наедине только один раз – прошлым летом в столовой, в самый последний день лагеря, и прервали их ее мать и сестра. И вот выпал шанс восполнить этот перерыв.

Гудмен приблизил свое огромное, как глыба, лицо к ее лицу, повергнув Жюль в глубокую панику. Но это было не то паническое чувство отвращения, которое она впервые ощутила с Итаном в мультипликационной мастерской. Это было возбуждение; да, оно, настоящее, отчетливое, как жираф или фламинго. Несмотря на то, что Гудмен пьян, невзирая на то, что до сих пор он никогда не проявлял к ней никакого интереса, он ее возбуждал почти до дрожи. Она вспоминала, как на аэрофотоснимке ее ноги оказались на голове у Гудмена и как это предельно несексуальное соединение позволило на миг ощутить, что именно ей принадлежит никому не принадлежащий парень – по крайней мере тот, который никогда не может принадлежать ей. Она даже не могла попробовать представить себе это зрелище – Гудмен Вулф во всей красе за зеленой дверью.

Поскольку больше никого рядом не было, а его голова оказалась прямо перед ее головой, Жюль инстинктивно закрыла глаза и приоткрыла рот. Незнакомые губы Гудмена, тоже раскрытые, прижались к ее губам. Кончик языка Жюль, как тонкий стебелек, пророс, приникнув к языку Гудмена, и оба языка устроили ту безмолвную, странную пантомиму, которую, по-видимому, умеют исполнять все языки на свете. Жюль услыхала собственный стон, она поверить не могла, что не удержалась от того, чтобы не издать звук. Исступленный поцелуй длился еще мгновенье, пока Гудмен вдруг не закрыл рот и не отпрянул от нее, точно так же как она сама в свое время отпрянула от Итана. Взглянув на него, она поняла, что он уже находится где-то в другом месте, думает о чем-то или ком-то еще. В середине этого поцелуя, столь волновавшего ее, ему стало скучно. Так уж вышло, что неуклюжая, но порой забавная лучшая подружка сестры проходила через гостиную, и Гудмен лениво подумал: можно сделать что-нибудь с Хэндлер. Вот он и поцеловал ее, просто потому, что она попалась под руку, и, хотя этот поцелуй вызвал у нее громкий стон, в его представлении ради этого не стоило напрягаться.

– Ладно, побалдела, и хватит, – сказал Гудмен. – Иди помоги готовить ужин.

– Не будь дебилом, – ответила она, на что он протянул руку и спутал ей волосы.

В английской литературе, знала Жюль, героиня редко бывает простушкой. Чаще заурядная девочка в конце концов оказывается вовсе даже не заурядной – выходит так, что она все время втайне была прекрасной, хотя и неким причудливым или необычным образом. Подходящему мальчику, а в итоге подходящему мужчине нужно это распознать. И когда это произойдет, он ее полюбит. Нельзя просто быть заурядной и в то же время героиней; едва ли такое вообще позволяется.

Для Гудмена поцелуй Жюль был скучным и, наверное, даже чуть неприятным. Может быть, ее стон вывел его из равновесия, побудил оставить всю эту затею. Ей никогда не было так стыдно.

Вскоре для их шестерки все закончилось. А если и не закончилось, то до полной неузнаваемости изменилось по сравнению с тем, как оно было поначалу. Жюль так и не удалось сделать паузу и посмотреть, как исчезает эта лучшая часть жизни, а потом ее оплакать. Во второй Новый год, который она отмечала с ними, в новогоднюю ночь, которая положила начало бесконечно рекламируемому году двухсотлетия Америки, к «Лабиринту» весь вечер подъезжали такси, и швейцары направляли всех к нужным лифтам. Многие кнопки в южном лифте загорались, сигнализируя прибытие на разные этажи, распахивались двери на одну вечеринку за другой. Заканчивался 1975-й – еще один год в череде позорных лет. В свои мультфильмы Итан вставлял поражение США и военное отступление из Вьетнама. Его анимационные персонажи в буквальном смысле хромали в сторону дома, хныкая и охая явно различимым голосом Итана.

Третьего числа на вечеринке у Вичей собрались в основном дети студенческого возраста из этой семьи со своими друзьями; когда двери распахивались, в сторону лифта веяло сирокко дыма от травки. А шестого Жюль Хэндлер и Итан Фигмен вместе зашли в квартиру Вулфов, где чередовались красные, белые и синие цвета и звучала расслабленная музыка Херби Хэнкока – наигрываемая бегающими по клавишам пальцами музыка стареющих папаш. В глубине гостиной облаченная в длинное лиловое чудо-платье Эш вежливо слушала самую старую подругу своей матери.

– Конечно, вам, девушкам, больше не надо учиться отдельно от ребят, как нам в свое время, – говорила Селест Педди, уже пьяненькая от бокала шампанского. – Мы с твоей мамой жили в одном доме в колледже Смит, но могу себе представить, что девушка вроде тебя, вся такая манящая, захочет, чтобы ее развлекали мальчики, особенно после того, как она провела столько времени в школе Брерли.

Эш вежливо улыбнулась.

– Да, я уж точно за совместное обучение, – сказала она.

– Слава богу, больше не приходится учиться ради замужества, – хихикнула Селест Педди. – Такова была наша доля, и мы всю жизнь об этом жалели. Но теперь все по-другому. Можно добавить, что Глория Стайнем тоже окончила колледж Смита.

– Я знаю, – сказала Эш. – Она замечательная. Я планирую присоединиться к женскому движению в колледже. В это дело я действительно верю.

– Молодец, – заметила, оглядывая ее, Селест. – Нам нужны женщины, похожие на тебя и Глорию Стайнем. Просто нельзя допустить, чтобы наши интересы отстаивали всякие унылые лесбиянки.