забавной, подбадривала, клиенты смеялись, смеялась и она сама, а попутно делалась вполне достойная работа.

Сегодня на приеме Дженис Клинг говорила на свою обычную тему, рассказывая про одиночество, и, может быть, из-за рождественской поры весь разговор пронизывало отчаяние. Дженис сказала, что не представляет себе, как люди держатся год за годом, ни с кем интимно не соприкасаясь.

– Как они это делают, Жюль? – спросила она. – Как мне с этим справиться? Надо пойти к… проститутке для близости.

Она сделала паузу, а потом взглянула с резкой ухмылкой.

– А может, я уже хожу, – заявила она, показывая. – К вам.

– Ну, если я проститутка для близости, – весело сказала Жюль, – то брать с вас надо гораздо, гораздо больше.

Обычно она брала немного. Когда в медицине ввели регулирование, все изменилось. Теперь большинство страховых компаний оплачивало лишь несколько сеансов, а остальные расходы клиенту предлагалось брать на себя. И, конечно, для многих терапию заменили лекарства. Встречаясь время от времени, Жюль и еще кое-кто из клинических социальных работников, с которыми она дружила, обсуждали, насколько ухудшилась обстановка в этом году по сравнению с прошлогодней. И все же они не бросали практики, держались за нее. Всем клиентам Жюль приходилось туго – и доктору, их лечившему, тоже, хоть они и не знали об этом.

И вот она пришла домой с очередного сеанса, отмеченного смехом и слезами. Они с Деннисом уже без малого десять лет жили в скромной новостройке на западной окраине города. На их улице стояли довоенные многоквартирные дома, строения из бурого песчаника и богадельня, где в солнечную погоду во дворике выстраивались в шеренгу старики, восседающие в инвалидных колясках с закрытыми глазами и повернутыми к свету розовыми и белыми головами. Но улицы здесь были чистыми и спокойными, через два квартала на Бродвее располагался неплохой супермаркет, квартира принадлежала им, и Жюль с Деннисом обосновались тут надолго. Сейчас, когда она открыла дверь, в прихожей разносились ароматы – похоже, Деннис готовил в пароварке курицу с китайской приправой из пяти специй. Жюль постояла, разглядывая накопившуюся за день почту – унылую кучку счетов и открыток. Рядом с этой свежей грудой уже целые сутки пролежал нераспечатанным на столике в прихожей квадратный конверт.

Рождественское письмо.

Жюль принесла его в кухню, где стоял над плитой Деннис в толстовке с эмблемой Ратгерского университета. Плотно и грубовато сложенный, с размашистыми движениями, он всегда казался слишком большим для их нью-йоркской кухоньки. За разрастающейся на лице щетиной он очевидно не слишком следил. «Мой чиа-пет», – называла она его в постели еще в самом начале, 28 лет назад. Он был массивен, черноволос, брутален, безыскусен – по крайней мере в том смысле, что не было в нем никакого искусства, никакой личной потребности в утонченной эстетике. Он любил играть по выходным в тачбол с друзьями, которые иногда приходили потом в гости на пиво с пиццей, без очевидной иронии на лицах давая друг другу пять. Некоторые из них, как и Деннис, были УЗИ-специалистами, а он выбрал эту область не столько потому, что с детства мечтали копнуть поглубже, а потому, что после бурной студенческой юности, едва придя в себя, – а все, чему он учился в Ратгерсе, так и не помогло определиться с будущей профессией, – увидел в метро заманчивое объявление о наборе на курсы подготовки врачей ультразвуковой диагностики. Сейчас, десятилетия спустя, он работал в популярной клинике в китайском квартале. Порой по пути домой, минуя длинные ряды китайских лоточников, он покупал бадьян, или длинные бобы, или шишковатый корень, похожий на руку старого колдуна. Взаимодействие с этими торговцами придавало ему самому легкий налет экзотики.

Деннис отвернулся от плиты и с половником, роняющим на пол капли, шагнул навстречу жене.

– Привет, – сказал он, поцеловав Жюль. Их губы упруго слились, и они продлили поцелуй.

– Привет, – наконец отозвалась она. – Пахнет вкусно. Давно пришел?

– Час назад. От желчного пузыря – прямиком на кухню.

Тут он заметил конверт в ее руке.

– Ух ты, письмо, – воскликнул он.

– Да, – ответила она. – Письмо от наших друзей-фермеров.

– То есть в этом году ты не хочешь изменять традиции? Мне снова читать вслух? Никак не отпустишь это?

– Давно отпустила, – сказала она. – Мне просто нравится. Один из немногих наших ритуалов – для тебя, бывшего католика, и меня, бесшаббатной еврейки.

– Какой? А, бесшаббатной, – развеселился Деннис. – Ну да, именно так я тебя всем описывал.

– И все-таки нуждающейся в зачитывании рождественского письма, – добавила Жюль.

– Ладно. Погоди только, есть вино, – сказал он.

– Отлично. Спасибо, милый.

Он подошел к буфету, налил два бокала красного, потом сел с ней за стол в кухне, где редко ужинали. По узкому оконцу с видом на аллею лупил снег. На мгновенье воцарилась тишина, пока Деннис проталкивал палец внутрь конверта, оказавшегося темно-красным с внутренней стороны. Внезапно Жюль вспомнила спальный мешок Эш из лагеря с многозначительной алой подкладкой. На открытке был, как всегда, запечатлен новый рисунок Итана Фигмена на рождественскую тему. На сей раз он изобразил волхвов – пухлых и экстравагантных в своих мантиях и цилиндрах, причем каждый диковиннее предыдущего. Жюль и Деннис вместе изучили рисунок и полюбовались им. По углам обнаружились мелкие ремарки – мимолетные шуточки об экономических невзгодах и