распутывать.

Дженис Клинг была права: Жюль – проститутка для близости. Она позволяет людям платить ей скромные суммы за сострадание, шутливые разговоры с ними и поддержку. Никто никогда не изменился в полной мере под руководством Жюль; измениться – это же так сложно, с трудом осуществимо и едва заметно. Никто не умер, но никто и не преобразился. Пациентам нравилось приходить в ее маленький кабинет, потому что она была остроумна, с ней было приятно проводить время. Они ужаснулись бы в былые годы, когда она была гораздо хуже, если бы каким-то образом увидели изнутри мозг своего терапевта, сосредоточенный на ее друзьях Итане и Эш, – если бы смогли разглядеть его клокочущие части, атрофированные части, части, раскрывавшие ее подлинную натуру. Сейчас язык ее казался сорвавшимся с цепи, весь рот ее ощущал опасность распада, когда она разговаривала.

– Это просто мой обычный рецидив, – говорила она мужу. – Уверена, это пройдет.

– Непохоже, что ты заранее не знала всего, о чем они напишут в письме, – сказал Деннис.

– Именно. Но, кажется, стоит мне только увидеть это в виде отпечатанных на странице слов, я снова вспоминаю обо всем. Ничего не могу с этим поделать. Несмотря на всю мою нынешнюю умудренность, я мелочна и предсказуема.

Жюль ощутила, как изменилось в комнате освещение, переменился и ее внутренний свет, все вокруг нее, внутри и снаружи, все как будто потемнело. У нее не было сил продолжать разговор об Эш Вулф и Итане Фигмене. Она была сыта этим по горло. В голове у нее медленно тикало под действием выпитого крепкого дешевого вина, собственные заботы ей досаждали. Она сказала:

– Ты же знаешь, что я их люблю, верно? Мне надо убедиться, что ты это знаешь.

– Боже, конечно. Тут и говорить нечего.

– Помнишь, насколько хуже я была раньше?

– Само собой, – ответил он.

Жюль знала: зависть никогда никого и ничего не красит. К чему еще приводила зависть на протяжении всей истории, как не к тому, чтобы затеять смуту, начать войну, убрать свидетеля, разрушить все и выставить завистника в еще менее выгодном свете? Если бы те, кому завидуют, действительно знали, что такое зависть, они держались бы подальше от этих опасных завистливых людей. Но единственным человеком, когда-либо знавшим масштабы и глубину той зависти, которую испытывала именно Жюль, еще со времен, когда это чувство было гораздо тягостнее, был Деннис, а он почти никогда не возражал.

– Я хочу сказать, – продолжила Жюль, – что они очень близкие наши друзья. Мы не они, а они – не мы, и все же мы можем любить друг друга. Но раньше, когда ты читал письмо, мне хотелось по ходу бормотать всякие мелкие гадости, как я обычно и делала. Я действительно устала от того, в какие предсказуемые края заводят меня мои мысли. Хотела бы я не видеть собственного потолка и стен. Не осознавать своей малости.

– И в чем же ты мала? – спросил он.

– Да во многом, – она сделала паузу. – Деннис, а ты считаешь меня проституткой для близости?

– Что? – недоуменно произнес он.

– Меня так клиентка назвала. В общем, суть в том, что я всего лишь беру с людей деньги и сижу, выслушивая их рассказы, отпуская смешные и добродушные реплики, чтобы они не чувствовали себя такими одинокими.

– Неправда. Я знаю, что ты по-настоящему хорошо работаешь. Твои клиенты любят тебя. Все эти подарки, которые ты получаешь, вот этот кактус.

– Трудно по-настоящему ощутить, что люди вообще меняются.

– Ты о себе или о них?

– И о них, и о себе, – сказала она. – Когда ты читал рождественское письмо со всей его целенаправленностью, всеми проектами, о которых в нем идет речь, я вспоминала, как сама строила все эти планы в молодости. Но больше ничего этого нет.

– Просто ты выросла.

– Эш с Итаном никогда не откладывали своих планов. И они точно никакие не проститутки.

– Вот это верно. Они не проститутки, – ответил Деннис. – Они просто люди. Люди-бобы.

Это была их старая шуточка, хотя Жюль уже не могла вспомнить, к чему она относилась. Как и у всех пар, у них за десятилетия накопилось немало собственных шуток, и некоторые из них отсеялись и смешались, так что теперь были непонятны.

Она съела отменно приготовленную мужем курицу с пятью специями – мясо нежное, как маленький кошелек для мелочи, сказала она ему, – «не то чтобы я когда-нибудь ела кошельки, а вот если бы попробовала, он точно был бы таким же нежным», – однако Жюль словно бы опустилась еще ниже в собственных глазах. У Эш с Итаном был личный повар, знающий, какие блюда им нравятся, а какие – нет. Здесь же, в этой кухоньке, Деннис использовал китайские приправы, которые нашел в ларьках на Канал-стрит по пути в метро, после целого дня в клинике, где он водил датчиком по теплому гелю, нанесенному на участки человеческих тел. Он изрядно потрудился над своим цыпленком, а она изрядно потрудилась над Дженис Клинг и другими клиентами, пришедшими до нее; тем временем в Коул-Вэлли, в штате Колорадо, на ранчо Фигмена и Вулф всюду пульсировали доброта и усердие. Эш и Итан никогда не