– Нежить она! Кровь людскую пьет! – не унялся Ушкан.

– Ты же говорил, что в Бога-на-Кресте веруешь? – грозно выкатил глаза бородатый. – Нет никаких полуночниц! И дивов нет!

Ушкан обеими руками стал стирать грязь с груди, показал заживший шрам:

– Верую! Вот он, крест! А она вправду кровь пьет! А див людей жрал!

С крупа коня одного из всадников слез старец в черном рубище, подошел поближе, рассмотрел Ешку, Боримирку, спросил, шепелявя:

– А малый-то этот, тоже лесная нежить?

– Нет, – честно ответил Ушкан. – Это Боримирко. Его с братом Вельком я подобрал в лесу. Кипчаки его село разорили…

– Ты Боримирко? – спросил старец.

Малец вдруг кивнул и заплакал.

– А эта… – старец указал на Ешку и строго глянул в глаза Боримирко: – Она вправду кровь пьет у людей?

Боримирко снова кивнул и прижался к Ешке.

– Слышал я о кровососах от святых людей. Они противу нашего Бога восстали. Но их можно упокоить, если переломать руки-ноги и проткнуть грудь деревянным колом. Засыпать землей, и если на этом месте через год не появится трава, знать, и в самом деле погребли кровососа.

Бородатый распорядился:

– Слышь, ты вроде Ушканом назвался? Бери, Ушкан, мальца и заботься о нем. Названым отцом ему будешь. И ступай отсюда, куда хочешь. Вот тебе на воспитание…

Отвязал с пояса и кинул на землю шитый золотом кошель.

Ушкан поднял его, плача, кланяясь и повторяя: «Верую!.. Воспитаю!..» Подойти к словно окаменевшей Ешке не решился, поманил Боримирко.

Малец, хныча, еще теснее прижался к полуночнице.

Два всадника спешились и со словами: «А ведь не врет, пес, и в самом деле боится к девке подойти», – оторвали Боримирко от Ешки.

Ушкан подхватил его и быстро скрылся за деревьями.

Старец вдруг оживился и приказал, посверкивая загоревшимися глазами:

– А ну, хватайте-ка ее да держите крепче! И это… огня разведите. Есть у меня святыня. Край плаща великого страстотерпца Иония. Пасть ей заткнем и воском зальем.

Ешка не шевельнулась. Для нее все кончилось гораздо раньше, когда она с родителями пошла в запретный Круг…

«Как поредел лес-то», – подумала Ешка и неспешно двинулась вперед. Она знала, что сейчас вперед мужиков отыщет деда Ушкана.

И точно – он сидел у пня, вытянув босые желтые ступни, перемазанные глиной. Во время «побега» кое-где распластал кожу, но кровь, видно, от старости не сочилась, запеклась на порезах. Синие губы старца выдували розоватую пену, глаза закатились под лоб. Грудь, не прикрытая разодранной рубахой, часто и хрипло дышала. На ней словно шевелился шрам в виде креста. Ушкан вдруг дернулся, стал пальцами хватать землю.

– Вот и встретились, Ушкан, – тихо проговорила Ешка. – Ты знал, что встретимся. И на мою могилу ходил, вырывал траву, которая на ней всякий раз нарастала. Боялся, что народ подумает: невинную сгубил. Хотел, чтобы меня сочли нежитью. А ведь нежить – это ты. За то тебя следовало наказать, но я не стану. Выходил, воспитал Боримирко. От него новые корни пошли – ведь кто-то из его внуков мой бубен отыскал, так? Позабавился с ним. Меня поднял. Теперь смогу сказать про него – это Ешкин Род. И научу всему, что люди позабыли. Вот теперь прощай!

Полуночница ушла. Слилась с темнотой леса. Только по траве засеребрился след.

А люди, которые с рассветом найдут Ушкана, подивятся: немощный, помирая, улыбался. Наверное, тому, что после себя оставил внуков и правнуков, прожил долгую и славную жизнь.

А может, вовсе не улыбка застыла на черных губах покойника. Но ведь человек всегда хочет думать о хорошем…