Имя одиннадцатое: Ос Эстос
– Знаэте, о ком мы забыли? – Громкий голос Извель вывел нас из сонного оцепенения. Мы шли по лесу уже пару дней, и каждый новый был похож на предыдущий. Дубрава не менялась, погода не менялась, даже голоса птиц оставались все теми же. За эти несколько дней лес убаюкал нас, и мы продвигались вперед, словно под магическим гипнозом, почти не разговаривая и даже не останавливаясь на дневные привалы. Поэтому восклицание заокраинки вырвало нас из дремы. Мы переглянулись, но никто не ответил.
– О принцэ с серэбряными волосами!
От этого заявления мне стало тошно. Да, в нашей истории зияли одни пробелы: мы не знали, кто такой мистический бог Секиры, зачем Мастос контролирует наши передвижения и шлет свои письма. А теперь Извель напомнила еще об одном мистическом существе, которое пару раз являлось, чтобы спасти моих друзей, а по описанию походило на кошмар моей юности.
– Войя подери вашего принца, – злобно отозвалась я. – И вообще всех, замешанных в этой истории!
Мое плохое настроение и злость, конечно, были вызваны не воспоминаниями. Чем дальше мы шли, тем яснее становилось, что видеть правым глазом я уже не буду. На перевалах Извель и Секира осматривали меня по очереди, кивали головами, твердили, что рана над бровью выглядит намного лучше. Только и я ведь не идиотка – посмотрела в отражение ратаранской сабли. Возможно, кожа и подживала, но глаз выглядел абсолютно незрячим. Радужка побелела, как после Взрыва. И хотя само глазное яблоко повиновалось и послушно двигалось вверх-вниз, вправо и влево, сейчас я не видела даже того красного марева, которое стояло перед глазами после битвы с Тевием. Новая роль полузрячей мне совсем не нравилась.
Секира оторвала несколько лоскутов от подклада своего черного тилльского жилета и сделала мне повязку. Такие во времена моего детства носили только бородатые пираты из книг сказок. Но я смирилась – в конце концов, наверное, никто не хотел раз за разом смотреть на мою рану. Атос пару раз пытался пошутить, что теперь у меня не будет отбоя от поклонников среди одноухих и одноруких. Но я вложила достаточно ненависти во взгляд, чтобы он примолк и спрятался за Секиру.
И вот пока я размышляла о своей потере, а ребята тихо обсуждали вероятную личность среброволосого принца, мы внезапно вышли к деревеньке. Дубы окружали ее по периметру, будто взращиваемый в течение столетий частокол. На нижних ветвях деревьев сохло множество шкур: от крошечных беличьих до огромных медвежьих, и последних было намного больше прочих.
Деревня насчитывала домов двадцать. По улицам носились дети. Маленькие, упитанные и крепкие, будто репки, они, несмотря на игры и шумную возню, были необыкновенно серьезны. Чужаков малышня даже не заметила, а продолжила с насупленными рожицами гоняться за деревянным мячом наперегонки с исхудалой собакой, разделявшей их забаву. Несколько женщин у домов колотушками отбивали белье. В их скользящих по нам взглядах я тоже не видела страха, лишь мимолетный интерес: кого это занесло так далеко на север?
Все домишки были будто выстроены одной рукой из крепких дубовых бревен, хорошо прошпаклеванных паклей, все под черепичными крышами, судя по цвету, из черной прокаленной глины. Небольшие дома, охотничьи, но выглядели они весьма уютно.
На миг я почувствовала тревогу, вспомнив слова Крианны. Она рассказывала, что многие поселения на севере были заполнены монстрами, которые подменили собой предыдущих жильцов. И хотя я видела вокруг себя вполне настоящих и довольных жизнью селян, сердце подсказывало, что, если мы не справимся с королем-медведем, это местечко может постигнуть та же участь.
Деревня ханси – а мы не сомневались, что это именно она, – находилась вблизи границы с Тиллем. И народность, обитавшая тут, мало походила на северян с востока. Жители Ларосса или Элеи внешне мало отличались от обывателей из столичного Ярвелла, тогда как в жилах местных селян явно текла кровь Тилля, пусть и совсем мало. Каждый из тех, кого мы видели, будь то женщина или ребенок, были скуласты, с желтоватого цвета кожей, коренасты и плотно сбиты. И лишь призрачный намек выдавал возможный узкий разрез глаз. Я вспомнила Тобиаса, чей отец был из Тилля и чью внешность он унаследовал с той же слепой избирательностью, как местные жители. Наверняка здесь бы он с легкостью сошел за своего.
Атос с удивлением осматривался, а затем смущенно выдал:
– Хотя прошли годы с тех пор, как я был здесь с… кхм… товарищами, такое чувство, что ничего не изменилось. Будто те же дети играют с той же собакой.
Он выглядел растерянным, пока Секира не похлопала его по плечу.
– Некоторые места столетиями выглядят неизменными, в этом их прелесть. Короли сменяют князей, армии стирают народы с лица земли, а в таких местечках внучка, как две капли воды похожая на бабку, отбивает белье той же колотушкой в том же корыте. Я бы продала душу за такое постоянство. В нашей кочевой жизни именно этой неизменности очень не хватает.
– Выбэри что-то неизменное – и сам нэ замэтишь, как сгниешь вместе с ним. Только в измэнениях возможно развитие. Сама жизнь и есть измэнение, – тихо произнесла Извель. Я много раз слышала эти слова от Мама-Ока. Тогда старуха пыталась вывести меня из ступора, в который я впала после Взрыва. Ела, когда кормили, пила, когда поили, справляла нужду, когда меня за руку доводили до отхожего места. Каждый день был похож на предыдущий, и Мама- Ока с настойчивостью комара зудела надо мной: «Жизнь – это вечные изменения. Ты сгниешь, если застрянешь в своем горе».
Секира так и не услышала произнесенного. Но Извель, кажется, и не для нее это говорила. Во всяком случае, весело подмигнула заокраинка именно мне.