ее домыслами о трусости тех, кто здесь собрался.

Чай выплеснули в угли, и те затрещали. Впереди нас ждал новый день и новый рывок к последнему ларцу, в котором для меня была сосредоточена судьба всего Королевства.

Почему я ничего не рассказала своим друзьям о записях, которые получала от Мастоса? Секира первой заговорила о кошачьей почте. Мои послания, скорее всего, находили меня так же, но с помощью людей попадали в руки уже снятыми с шей котов. Не было смысла скрывать сам факт общения с Мастосом, но вот содержание писем…

У меня не было ответа. С одной стороны, я не хотела бередить их раны и тревожить сердца: рассказы касались худших и страшнейших периодов жизни тех, кто шел рядом со мной. С другой стороны, то, что я так долго молчала, превращало меня в человека, подглядывающего за чем-то непристойным в замочную скважину. Раскрыться сейчас означало бы объяснения, почему я не сделала этого раньше. Ну и, наконец, меня преследовало ощущение, что рассказы Мастоса предназначались только мне, – почему-то лишь я одна должна была листать эти мрачные страницы.

Поэтому я договорилась с собственной совестью и спокойно продолжила путешествие. Лес начал редеть, а затем его темная чаща и вовсе осталась по правую руку. Мы двигались на северо-запад, куда ни разу не забредал мой ратаран. И если на восточном севере до Львиной чащобы и леса Лисьего чертога простиралась вытоптанная степь, то здесь сосновый бор сменили заросшие поля. Никем не возделываемые океаны колышущейся травы. Последняя наша выжившая лошадь, казалось, с ума сошла от такого щедрого подарка неба: она щипала сочную траву то здесь, то там. И даже строгий Атос, поднаторевший в обращении с животными, не мог заставить кобылку перестать метаться. Мы так бы и мучились, если бы Секира не предложила:

– Поклажи не так много, а ехать на лошади все вместе мы все равно не сможем. Давайте развьючим ее, а припасы разделим между собой.

– И просто оставим ее здэсь? – ужаснулась Извель. – Ее жэ раздэрут на части дикийе звэри.

– Возможно, это лучше того, что может ждать ее впереди, – риторически заметила Секира. Спорить не стали. Когда весь оставшийся провиант разделили и нужда отвлекаться на увлеченную травой лошадь отпала, идти стало намного легче. Ратаранская кобылка радостно заржала где-то далеко за спиной, будто попрощалась, и исчезла в травяных озерах севера навсегда.

Из нас четверых Секира, безусловно, была самой бодрой. В то время как мы, прихрамывая и сцепив зубы, едва тащились, она рассекала травяные угодья, как крепкая лодка разрезает волны на непокорной реке. Может быть, Секира и сомневалась в том, кто же она – тиллька или жительница Королевства, – но я, глядя на ее прямую спину, темные кудри и резкий, почти чеканный шаг, точно знала ответ.

Она не навязывала беседу, но с легкостью отвечала, когда я о чем-нибудь спрашивала. С Атосом и Извель она тоже не секретничала. Складывалось ощущение, что северные поля и прогулка по ним доставляли этой женщине неизъяснимое удовольствие.

– Ты сама вышивала свою рубашку? – спросила я.

Она провела пальцами по вышивке и грубовато рассмеялась.

– Да. Наследие моей юности. Пальцы стали менее ловкими с иглой, нежели с оружием. Но это хороший способ расслабиться после битвы или скоротать вечер у костра. А ты, Лис, никогда не занималась рукоделием?

Теперь засмеялась уже я.

– Как ни билась моя мать – вышивка так и не далась мне. Мама порой говорила: «Доченька, скорее король позовет тебя на бал, чем ты сделаешь хоть один ровный стежок». И в свете последних событий она оказалась права. Шансы попасть на королевский бал у меня значительно возросли, а вышивать я так и не научилась.

– Это замечательно, когда мать учит ребенка, – мягко сказала Секира, но мне показалось, что за нежностью она попыталась скрыть какое-то глубокое горе. – Даже если ничего не выходит. Союз матери и ребенка свят.

Мне захотелось ответить ей, что это не мой случай, что стать сиротой можно и при живых родителях, но я промолчала. Зачем ей это знать? Да и мне самой вспоминать незачем.

Чуть позже, когда Атос отправился поискать какого-нибудь сухостоя для растопки, а Извель увлеклась смешиванием сухого мяса и трав для обеда, я набралась смелости задать Секире другой вопрос, мучивший меня гораздо сильнее прочих.

– Тебе, может быть, покажется, что я лезу не в свое дело. Так, наверное, и есть. Но я не могу не спросить: ты и Атос – насколько вы близки?

Секира устремила на меня взгляд своих зеленовато-карих глаз, и улыбка, которой я так завидовала, скользнула по ее губам. Она ответила вопросом на вопрос.

– Ты спрашиваешь, потому что у тебя самой какие-то планы на нашего мальчика?

Я ответила без запинки, потому думала об этом еще в Лисьем чертоге.

– Нет, никаких планов. Но он дорог мне: как брат, как друг, как соратник. И мне небезразлично, какие люди его окружают. Однажды он уже попал в переплет из-за женщины.

– О да, печально известная леди Алайла. – Секира, продолжая усмехаться, склонилась над жердью, аккуратно обстругивая ее, чтобы сделать треногу для котла. – Он долго вытравливал из себя чувства к ней, но, боюсь, яд этой ведьмы еще долго будет жечь его изнутри. Любовь – сложнейшее из чувств, Лис…