занялся совершенно другими делами. Развязку истории Соллогуб описывает так: «„Ваше сиятельство, что прикажете насчет этого татарина?“ — спросил наместника дежурный адъютант, присутствовавший при вышеописанной сцене. „А, этот татарин?.. Он очень вредный, по докладам, шпион… Поступить с ним по обыкновению, повесить его…“ — все не переставая улыбаться, возразил Воронцов».
Что касается воронцовского фаворитизма, то и это замечание имело основания. Наместник был человеком тщеславным и любил, когда другие признавали его первенство. Некоторые пользовались этой слабостью, например генерал Николай Завадовский, которого в 1848 году назначили командующим войсками на Кавказской линии. «Он до того умел ходить на задних лапках и прикидываться тихим простачком, что очарованный его скромностью и безграничной покорностью граф Воронцов видел в нем честнейшего и преданного слугу царского, тогда как Николай Степанович Завадовский радел более о собственной, нежели общей пользе, заботясь извлекать выгоды для своего кармана из правых и неправых дел, что и доказывало оставленное им по смерти огромное состояние», — читаем в записках генерала Милентия Ольшевского.
Но среди приближенных наместника были и очень достойные люди. Своим выдвижением они во многом обязаны Воронцову, разглядевшему их способности и таланты. Таким человеком был ученый-востоковед Николай Ханыков, которого Воронцов поставил помощником председателя Кавказского отдела Императорского русского географического общества. Вся научная работа отдела велась под руководством Ханыкова, который вскоре приобрел европейскую известность.
В конце 1853 года семидесятиоднолетний Воронцов стал быстро терять силы и физическую бодрость. Наместник отпросился в отпуск. Когда об этом узнали в Тифлисе, город заволновался. Грузинская аристократия, обласканная Воронцовым, не хотела отпускать своего заступника. Переубедить его послали самого заслуженного из грузинских генералов, старого князя Георгия Эристова. Тот принялся горячо убеждать наместника, что он не может покинуть свой пост во время Крымской войны, что он нужен Кавказу, нужен армии, нужен царю и нужен народу. Воронцов улыбался.
4 марта 1854 года Михаил Воронцов покинул Тифлис. Кавказская война для него закончилась. «Помните ли, как мы привыкли все после двух часов постоянно встречать его на коне, с казаком или с берейтором, едущим одиноко в Колонию, в Куки (пригороды Тифлиса. —
И о нем не забыли. 25 марта 1867 года на деньги, собранные буквально «всем миром», в Тифлисе открыли ему памятник. Образ наместника создавали скульпторы Николай Пименов и Вячеслав Крейтан. Трехметровый Воронцов взирал на Тифлис с надеждой. Его изобразили в шинели, накинутой поверх парадной формы, с папахой и фельдмаршальским жезлом в руках. Известный тифлисский журналист Николай Дункель-Веллинг, присутствовавший на торжественном открытии памятника, написал: «Пройдут десятки и сотни лет, поколения сменят поколения, еще громаднее расширится Тифлис, с тем же величием и приветом будет смотреть на него изображение покойного фельдмаршала, как бы радуясь его развитию и преуспеванию».
Словам этим не суждено было сбыться. Того памятника в современном Тбилиси вы не найдете. Его разрушили большевики в 1922 году. Воронцова, как и многих других, тогда посчитали царским сатрапом, душителем свободы и угнетателем народа. Но нынешние тбилисцы вспоминают имя первого кавказского наместника с теплотой, а многие даже всерьез говорят о необходимости восстановления его памятника. Михаил Воронцов — один из самых любимых русских в Грузии.
«После покорения Кавказа народилось уже новое поколение, чуждое воинственным тревогам прошлого…» — писал оставшийся неизвестным автор о положении дел на южной окраине Российской империи. Удалось ли Романовым превратить Кавказ в тихую и благополучную губернию?
Разрушив имамат, отправив в калужскую ссылку Шамиля и выселив адыгов, имперская администрация принялась за реформы. В отчетах кавказского наместничества все выглядело благополучно. Великий князь Михаил Николаевич с гордостью писал старшему брату, императору Александру II: «Кавказский край весьма заметно двинулся вперед как в отношении экономического и вообще гражданского его развития и преуспеяния, так и в смысле упрочения в нем правительственной власти, и хотя еще много требуется заботы и целый ряд последовательных мер для того, чтобы срастить Кавказ с Россией в смысле экономического и духовного единения, тем не менее сопоставление настоящего с недавним еще прошлым может служить залогом того, что, быть может, и не очень далекое будущее увидит Кавказ не только по факту, но и по естественному тяготению всех его духовных и материальных сил, неразрывной частью общего государственного организма, увидит его не предметом затруднений и жертв для России, а источником новой силы и вознаграждения ее за те жертвы, которые были принесены ей для обладания им».
Особенно Михаил Николаевич рассчитывал на железные дороги: «Только железная дорога может прикрепить Кавказский край и Закавказье к России навсегда прочными и неразрывными узами; тогда быть может не в дальнем будущем Кавказа не станет, а будет лишь продолжение южной России до азиатской границы ее», — отмечал великий князь в январе 1869 года. И дороги строились. Ростово-Владикавказская связала Дон и Северный Кавказ; Поти- Тифлисская — столицу наместничества с черноморским побережьем.
16 тысяч километров телеграфных проводов опутали покоренный Кавказ. Впечатляет. Все это многих убеждало, что прежнего Кавказа с набегами горцев, отсутствием дорог, вечным страхом сгинуть в пути больше нет. С особенной радостью в это готовы были поверить в российском Министерстве финансов: модернизация Кавказа стоила очень дорого. Мало того что все доходы наместничества тратились только на нужды Кавказа, Михаил Николаевич
