Он повернулся ко мне и коснулся моего рукава, как часто делают слабовидящие. Мужчина не был в состоянии меня разглядеть, но, очевидно, пытался оценить рост и общие очертания, по которым мог бы меня идентифицировать.

– Рад знакомству. Уверен, мы с вами отлично поладим. Позвольте, сестра.

Он галантно взял у неё сумку и медленно прошествовал к столу, чтобы поставить её.

– Я вскипятил воду, приготовил флавин и вату. Всё готово.

Сестра Джулианна начала распаковывать сумку, а я огляделась. Пахло неприятно, но я привыкла к этому в подобных жилищах. С грязно-бежевых стен кусками отходили обои, обнажая тёмно-коричневую потрескавшуюся краску. В углу стояли маленькая газовая плита и каменная раковина. Рядом с раковиной находился унитаз – явно позднейшее добавление, не входившее в оригинальный проект. Окна были такие грязные, что в комнату почти не проникал свет. Занавесок не было. В дверном проёме виднелась спальня и кровать с медной спинкой. Общая площадь квартиры была примерно пятнадцать на восемнадцать футов[13], и отдельной ванной комнаты здесь не имелось. Для одинокого старика такое жильё подходило, но я знала, что зачастую в подобных квартирах теснятся целыми семьями. Как им удавалось не сойти с ума?

В камине пылал огонь, рядом стояло ведёрко с углём. Я заметила под раковиной медный ящик, полный угля. У противоположной стены высились великолепные напольные часы, а рядом с ними – огромный деревянный сундук, забитый палками и старыми газетами. В центре комнаты стоял тяжёлый деревянный стол (в наши дни торговцы антиквариатом передрались бы за такой), покрытый газетой и уставленный грязными тарелками и кружками. Повсюду валялись старые военные фотографии, карты и репродукции, пожелтевшие от возраста и грязи. Я сделала вывод, что мистер Коллетт был военным.

Наш пациент сел на высокий деревянный стул у камина, снял тапочки и поставил правую ступню на табуретку. Он закатал штанину, обнажив чудовищного вида бинты, пропитанные кровью и гноем. Сестра Джулианна велела мне сделать перевязку под её наблюдением. Я знала, что все отходы придётся оставить в доме у пациента, так что постелила газеты на пол, опустилась на колени и стала разматывать бинты с помощью щипцов. Всё это отвратительно пахло, и я с трудом боролась с тошнотой, снимая слипшуюся ткань и складывая её на газету, чтобы потом сжечь. Это была худшая язва из всех, что мне доводилось видеть: обширная и загноившаяся, она начиналась от лодыжки и тянулась вверх на шесть-восемь дюймов[14]. Я промыла её физраствором, наложила марлю, пропитанную фламином, и перебинтовала. Теперь мне предстояло проделать то же самое со второй ногой.

Мистер Коллетт не выказывал признаков недовольства – он сидел, посасывая пустую старую трубку, и периодически заговаривал с сестрой Джулианной. Громко тикали напольные часы, в камине потрескивал огонь. Пока я возилась со второй ногой, раздалось гудение грузового парохода. Мне было радостно осознавать, что мои действия приносят облегчение старому солдату.

Я сожгла мусор, упаковала сумку, и мы собрались уходить.

– Не желаете чашечку чая, сестра? – спросил мистер Коллетт. – Я мигом.

– Благодарю, но нам надо спешить.

Мне показалось, что он расстроился, но торопливо ответил:

– Тогда не буду вас задерживать, мэм.

Это «мэм» прозвучало старомодно, но, как ни странно, вполне уместно.

– Теперь к вам каждое утро будет приходить сестра Ли.

Он положил трубку на каминную полку и встал – очень высокий, больше шести футов[15], и с необычайно ровной осанкой. Он медленно подошёл к двери, открыл её и поклонился нам на прощание.

Воздух казался необычайно чистым и свежим. Во двор въехала телега с углём, с неё спрыгнул огромный дядька и стащил за собой крошечного мальчика, на вид не старше двух-трёх лет. Мужчина стал расхаживать по двору, выкликая: «У-голь! У-голь!» (второй слог составлял превосходную квинту с первым), а ребёнок неуклюже засеменил за ним следом, но тут же споткнулся и упал. Поднимаясь на ноги, он задрал белокурую головку и пропищал: «У-голь!» И снова – превосходная квинта!

Из дверей высыпали женщины и принялись звать мужчину, который разносил им небольшие мешки угля. Ни у кого не было места для хранения, поэтому приходилось то и дело покупать по двадцать пять килограммов. В 1960-е годы, после принятия Закона о чистом воздухе, угольное отопление запретили, но в середине 1950-х для многих это было единственное доступное средство обогрева.

Если вы несколько месяцев подряд навещаете человека, он неизбежно перестаёт быть для вас только пациентом – вы начинаете видеть в нём личность. На процедуру уходило около получаса, и всё это время мы беседовали. Старики зачастую помнят далёкое прошлое лучше недавних событий, и мистер Коллетт много рассказывал мне о своей молодости.

Ни внешним видом, ни манерой разговора, ни повадками он не напоминал обычного кокни. Он был куда выше большинства окружающих и двигался медленно и вдумчиво. Его внутреннее достоинство и чуть церемонные манеры вызывали уважение, и я никогда не пыталась обратиться к нему просто по имени. Он был лондонцем в первом поколении и говорил с характерным акцентом, но в речи его отсутствовали специфический лексикон и грамматика кокни. Его родители работали на наёмной ферме в Сассексе. После принятия Законов об огораживании они были вынуждены отправиться в город на поиски