тому же он почти не видит. После хереса по телу разливалось приятное тепло, а это внезапное нападение на уважаемого мной человека заставило мою кровь забурлить. Неудивительно, что ему одиноко, с такими-то соседями!

За обедом в Ноннатус-Хаусе я возмущённо рассказала об этом случае. Сестра Джулианна попыталась меня успокоить:

– Мы часто видим такое среди местных стариков. Они не доверяют посторонним – ни из Докленда, ни даже с соседней улицы. Если верить всему, что они говорят, придётся считать всех злодеями и убийцами, втайне избивающими жён и старушек. Не уверена, но, кажется, оба сына мистера Коллетта погибли в Первую мировую войну. Если это так, то мы обязаны ему сочувствовать.

Она мягко улыбнулась и больше ничего не сказала.

На следующий день на столе мистера Коллетта стояла бутыль апельсинового сока. «Надо же, – подумала я, – он, вероятно, специально для меня ходил за покупками». Мне хотелось разузнать про его сыновей, но я сдержалась. Расскажет сам, если захочет. Вместо этого я спросила его про детство в Кройдоне.

– Это было хорошее место для ребятишек. Тогда Кройдон был сельским уголком – повсюду поля, фермы и ручьи, где играли дети. У нас не водилось денег, но всё же мы жили лучше многих, а мать превосходно вела хозяйство. Она могла приготовить обед буквально из ничего, а у отца имелся огород, так что мы всегда ели свежие овощи. Но всё это закончилось трагично.

Он умолк, отщипнул себе ещё табака и набил трубку. Я забинтовала первую ногу и занялась второй.

– Что случилось?

– Отец умер. Рухнули леса на стройке, где он работал. Пятеро человек погибли. Все из-за того, что эти леса небрежно сколотили. Вдовам и детям погибших ничего не выплатили. Мать не могла позволить себе арендную плату, и нам пришлось съехать. А дом был хороший, – добавил он задумчиво и пососал трубку.

Комнату наполнили клубы дыма.

– Не помню уже, куда мы переехали, в какое-то жильё поменьше да подешевле. Мы всё время мотались с места на место, и каждый новый дом был теснее предыдущего. Мне исполнилось тринадцать, я был старшим. Я сразу же ушёл из школы и попытался устроиться, но тогда работы нигде не было.

Джо прошёл множество миль в поисках вакансий – на ферме, на стройке, с лошадьми, на железной дороге. Но тщетно.

– Единственное место, которое мне удалось найти, – там, где отец дробил камни в плохую погоду. Но работа была сдельной, а я был для неё и маловат, и слабоват. За целый день тяжкого труда мне почти ничего не платили. Помню, как мать разрыдалась, когда увидела меня вечером. Она сказала: «Больше ты туда не пойдёшь, сынок. Не хочу, чтобы ещё и ты умер». Мужики там горбатились крепкие, зачастую пьющие, а орудовали они пятнадцатифунтовыми молотами[17]. Можно себе представить, что было бы, если бы попали в меня, а не по камню.

Я сняла вторую повязку.

– И что было дальше?

– Мы переехали в Лондон. Не знаю почему: может, матери сказали, что здесь найдётся работа для неё или меня. Поселились тут, в Альберта-билдингс. Отсюда видно нашу старую квартиру – на пятом этаже, вторая справа, у лестницы. Там была всего одна комната, наподобие этой, но без водопровода и туалета, конечно. Кажется, там имелось газовое освещение – когда нам хватало средств за него заплатить. Стоило это недорого, но даже ради этих денег матери приходилось вкалывать день и ночь, чтобы у нас была крыша над головой. С момента смерти отца она ни на день не переставала трудиться.

Мать Джо убиралась, таскала тяжести, стирала и гладила. В те дни, по его словам, в Альберта-билдингс были неплохие прачечные. Кроме того, она штопала одежду для торговцев подержанными вещами, ремонтировала зонтики и изготавливала тенты от солнца.

Она обратилась за помощью в комитет призрения, но ей отказали на том основании, что она не местная. В качестве уступки председатель комитета предложил ей забрать троих детей и отдать их в работный дом – с оставшимися пятью будет гораздо легче. Когда она отказалась, её упрекнули в неблагодарности и недальновидности. Ей велели больше не приходить, мол, ещё раз предлагать не будут, после чего её выставили с пожеланием справляться самой.

– И она справилась, хотя я и не знаю как.

У нас была крыша над головой и достаточно еды, чтобы не умереть с голода. Но огонь мы разводили редко, даже в холод. Обуви у нас не имелось, и одевались мы в тряпьё. Вокруг нас жили такие же бедняки, да к тому же и пьющие. Большинство мужчин закладывали за воротник, и насилие в семьях было обычным делом. Зачастую отчаявшиеся женщины топились в реке. Каждую неделю сообщали, что выловили очередное тело, и это всегда были женщины. Вообразите, как жили дети – в постоянном страхе, что это произойдёт с их матерью…

Он помолчал, задумчиво посасывая трубку, а потом хмыкнул:

– Удивительно, конечно, как малыши готовы мириться с чем угодно, если чувствуют, что их любят и оберегают. Хотя мы вечно мёрзли и голодали, мои братья и сестры постоянно смеялись, играли во дворе, выдумывали что-то. Я никогда не слышал их жалоб. Но я был другим. Когда умер отец, мне было тринадцать: я ещё помнил прошлую жизнь и ненавидел нынешнюю. Я страдал, когда видел, что бедная мама за копейки горбатится по восемнадцать- двадцать часов в день. По ночам она штопала рубашки при свечах, в стылой комнате, на голодный желудок, и всё это – за шестипенсовик. Подобная несправедливость меня убивала. Разумеется, я каждый день искал вакансии, но времена были тяжёлые, и мне доставались только случайные приработки: