– Ну, эта, твоя сестра…

– Она мне не сестра, сколько раз повторять, – раздраженно фыркаю я.

– Да по барабану, главное, чтоб рыло сюда не совала, – ухмыляется Карп.

– Да не будет она сюда соваться, – опрокидываю стакан в горло. – Хотя если б сунулась, я был бы не против.

Карп толкает меня в бок, пацаны хрипло смеются.

– Кажется, она очкует, такие глазенки выкатила, когда мы сюда завалили.

– Да она вообще еще девочка, конечно очкует, – ухмыляюсь. – Шестнадцать только.

– Ничего так куколка. Я бы порезвился, – скалится Вано, светловолосый, хитро стриженный типок, бледный, как смерть. Никогда мне не нравился, отморозок.

Я сжимаю в руке пластиковый стакан, и он с хрустом ломается.

– А на следующий день я бы выпустил тебе кишки, – ровно говорю я, наблюдая за тем, как угасает кривая ухмылка на лице Вано.

– Фил, ты че, втюхался в нее, что ли? – нервно хихикает Карп.

– Давай уже тяни, – встревает Макс, пытаясь переменить тему. Он боится, что я начну психовать. Он единственный из всех присутствующих знает, чего мне стоит держать себя в руках, когда речь заходит о моей сводной…

Но у Карпа очень плохо с инстинктом самосохранения:

– Это ей ты подыскивал презент в парфюмерной лавке? Там моя телка работает, говорила, ты два часа шарился по магазу, пока наконец не выбрал флакончик, – треплется Карп. – Собираешься уложить ее в койку, а, Фил?

– Какое твое дело, рыба? – снова встревает Макс.

Его прямо-таки мамская опека начинает действовать мне на нервы. Но Макс не зря волнуется, потому что я готов схватить вилку со стола, воткнуть ее Карпу в глаз и провернуть разок.

– Попозже. Когда подрастет, – пытаюсь свернуть тему, втягиваю дорожку.

– Ага, губу закатай, бро, – смех вперемешку с кашлем.

Поднимаю глаза и встречаюсь с покрасневшей рожей Урсуленко. Все зовут его просто Урсус. Его лучшая черта – и она же худшая – он всегда говорит то, что думает, и не особенно заботится о последствиях.

– Не уложишь, Филя. Она – мясо особого сорта. Скорее выпрыгнет в окно, чем позволит тебе притронуться к ней. Твой удел – подзаборные курочки в прозрачных кофточках.

Я перегибаюсь через стол, роняя на пол стекло и пластик и отвешиваю Урсусу оплеуху. Макс хватает меня за руку, Урсус шарахается в сторону, не переставая лыбиться.

– Идем покурим, – тянет меня за руку Макс.

– Отвали, а? – отталкиваю я его и вываливаю из гостиной.

Меня слегка пошатывает, кока с водкой наполняют голову сладким туманом. Достаю пачку, подкуриваю сигарету, выпадает из пальцев. Подкуриваю вторую, рот наполняется табачной горечью. Красная рожа Урсуленко все еще колышется перед глазами, его слова саднят в подкорке:

«Она скорее выпрыгнет в окно, чем позволит тебе притронуться к ней».

«Она – мясо особого сорта».

«Она скорее выпрыгнет в окно».

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, голоса приятелей, сидящих в гостиной, становятся глуше. Тихо иду по коридору, ковер топит шаги. Останавливаюсь перед дверью Лики.

Я знаю, что между ней и мной – кусок дерева в пять сантиметров. Кусок дерева и непреодолимая стена отчуждения: она побаивается меня, и есть за что. Даже если я сломаю дверь, то ничего не смогу сделать с ее представлением обо мне, разъединяющим нас, как лезвие ножа. Даже если я буду дарить ей подарки, она вряд ли перестанет шарахаться от меня. Почему я не потерял голову от какой-нибудь «подзаборной курочки»? Почему именно эта наивная канарейка, никогда не пробовавшая наркотиков и парней, так стала мне поперек горла? Да, у нее лицо ангела, да, у нее обалденная задница и грудь, я мог бы опоить ее и пользоваться ею всю ночь или даже не одну ночь, но… Но это не совсем то, чего я хотел бы.

Только сейчас я замечаю, что на ее дверь прилеплен плакат с каким-то татуированным чмырем. Даже этот типок, который прославился лишь тем, что умеет бездарно орать в микрофон, привлекает ее больше, чем я…

Я сую в рот еще одну сигарету и чиркаю зажигалкой. Смотрю на плакат. Смотрю и ничего не вижу от расползающейся перед глазами