— Я много думала, Лимма. Я скажу тебе одну вещь, — ее голос был тихим и неторопливым, — обещай, что выслушаешь.
— Хорошо, — я отвлеклась от шахмат, в которые мы играли. — О чем разговор?
— Когда твоя мама заболела… — Дейна стиснула зубы, обратив взгляд на верхушки деревьев, — …это был самый страшный день в моей жизни. Все эти доктора, ее коллеги, говорили одно: у нее нет шансов. Они не могли ей помочь. Эти важные люди в белых халатах, которые спасали других, просто не могли ничего сделать. — Дейна замолчала, а когда снова заговорила, ее взгляд упал на мое лицо: — И тогда я смирилась, а затем я почувствовала облегчение… потому что, — ее голос задрожал от волнения, — потому что Гарверд, наконец, была со мной. Я радовалась этому, Лимма… — теперь я слышала лишь сдавленный, полный горечи шепот: — Где-то в глубине души, я, наверно… была рада этой болезни. Тогда, когда ты нашла письма, ты… сказала об этом мне в лицо, и… я вдруг поняла. Я поняла, что всегда была слишком слабой, чтобы остаться одной. Я боялась.
Чувство вины не давало ей покоя очень долго.
— Ба…
— Нет-нет, ты послушай, Лимма, — торопливо заговорила она, — я знала, что она могла преподавать, но я не хотела отпускать ее. Из-за собственного страха.
Я закусила губу, чувствуя, как начинают щипать глаза.
— И я не хотела отпускать тебя, — вымолвила Дейна, — я думала, что смогу привязать тебя к дому… но это неправильно, Лимма. Я злилась на тебя. На твою мать. Я даже злилась на нее за то, что она ушла раньше меня. И я опять была одна… Но теперь я понимаю кое-что, Лимма: ты не должна страдать из-за этого.
Порывисто я коснулась ее руки, сжала ее прохладные пальцы в ладони.
— Послушай, ба, — заявила твердо, — тебе незачем говорить об этом. Я не уеду. Я останусь с тобой. Мы пройдем через все вместе. Слышишь?
— Лимма, я же не беспомощная…
— Теперь дело во мне.
— И ты не осуждаешь меня?
— Нет, — уверила ее, — мы все любим по-разному, жертвенно, эгоистично, собственнически. Но мне плевать, если я знаю, что любовь эта настоящая.
Ее губы задрожали, складываясь в улыбку.
— Мне стало так легко, — произнесла она, — так спокойно… хорошо, что мы поговорили.
Казалось, Дейна совсем обессилела.
Завтра ей должно исполниться семьдесят восемь. Сейчас ее возраст хорошо проглядывается во внешности, но это из-за болезни и химиотерапии. Уверена, скоро начнется период ремиссии, и ба вновь окрепнет.
— Хочешь, завтра мы вместе испечем пирог? — спросила я. — И позовем кого-нибудь? Может быть, нашу соседку?
Дейна хрипло дышала, глядя на меня сквозь полуприкрытые веки.
— Давай сначала доиграем партию, — вымолвила она.
Я передвинула фигурку на шахматной доске. Последнее время мы могли играть и говорить часами.
— В этот раз я тебя обыграю, — зашептала я, потирая руки.
По губам Дейны скользнула слабая умилительная улыбка. Она никогда не поддавалась, и сейчас не собиралась.
— Шах, — ба медленно склонилась, переставила фигуру и вновь спрятала руку под плед.
— Да не может быть… — я уставилась на доску, покусывая губу. — …Ну, уж нет, так просто я не сдамся, — я напряженно ломала голову над следующим ходом, — торопиться здесь не стоит. Даже из этой западни есть выход. Дай мне только еще минуту, — Дейна не торопила, впрочем, она и так выиграет подчистую. — Может, вничью, а? — я еще долго корпела над головоломкой, а затем подняла взгляд.
Никогда не забуду этот момент: Дейна все так же сидит в глубоком кресле, ее голова безвольно опущена на грудь. Она не двигается, лишь только ветерок качает край пледа, упавший с ее руки.
— Ба? — тихо, едва слышно позвала я. — Только не сейчас, ба… — мое горло свело судорогой, — только не сейчас…
Я осторожно поправляю плед, кутаю ее…
Моя родная, моя упрямая, любимая бабушка.
Я долго смотрю на нее и шепчу, как сумасшедшая:
— Ты снова выиграла, ба… как всегда…
Воспоминания отступили — самолет тряхнуло.
— Ненавижу летать, — испуганно проговорил мужчина, сидящий рядом со мной.
— Потерпите, — доброжелательно улыбнулась я. — Эти трудности временные.
Мне казалось, впереди меня должно ждать что-то хорошее. Я устала страдать. Я хотела взять от жизни то, что мне полагалось.
