— Ты кто?

Русского он не знал, всегда с переводчиком из комендатуры ходил. Тот из местных был, бывший учитель немецкого языка, фольксдойче. Сейчас его не было, но он мне и не нужен был. Сделав большие глаза, я замогильным голосом произнёс:

— Я страшный русский партизан. Я ем сырую печень своих врагов, германских солдат. А сердце жарю на костре… — Услышав журчание под креслом, в котором сидел немец, я хмыкнул и сказал обычным голосом: — Я даже не предполагал, что вы такие доверчивые. Но правильно нас боитесь, так и надо, бойтесь дальше. Ладно, если серьёзно, то мне нужна информация по грузовым судам, что в ближайшее время идут через Керченский пролив. Я всё внятно спросил, разобрали?

— Твой немецкий хорош, всего лишь лёгкий акцент. Я понял, — придя в себя, буркнул тот и повозился в мокром кресле.

— Ещё бы, год практики, скоро акцента совсем не будет… Так, я тороплюсь — вы жить хотите, поэтому приступим.

— Вы меня хотите убить?

— Вы не очень хороший человек, как мне рассказали местные жители… Не надо так кривить лицо, это для вас они рабы и полезная живность. А для меня сограждане. Они жаловались на вас. Вы умрёте. Только выбор тут за вами. Пуля в висок и мгновенный уход, или я вам брюхо вспорю, и вы будете мучительно умирать, пытаясь удержать свои кишки, вываливающиеся на пол… Что-то вы побледнели. Вам плохо? Вы это… держитесь. Может, что сердечное?

— Нет-нет, я выдержу, — держась за сердце, выдавил немец. — А может, всё же без убийства? Я всё расскажу!

— Ну это всё зависит от того, что вы знаете. Может, ничего, а я слово дам.

— Я многое знаю. Что именно вас интересует по перевозкам?

— Морской буксир с баржой, что идёт через пролив в Чёрное море. Эта ночь.

— Есть. Даже два. Один из нашего порта выходит, погрузка в полдень была закончена. Ещё один из Ростова-на-Дону. Но там проблемы с проходом, вроде какое-то судно село на мель и перегородило фарватер.

— Не мель, а понтоны. Когда они должны пройти пролив и какие сигналы опознавания?

— Этого я не знаю, только то, что наше судно выходит в девять часов вечера с грузом цемента.

— Ясно, — задумчиво покивал я и, подняв револьвер, нажал на спуск.

Рука дёрнулась от отдачи, негромко чпокнул глушитель, и начальник порта мотнул головой — пуля вошла в лоб над правым глазом. Слова не убивать, я ему не давал, только обещал подумать. Да и оставлять в живых этого скота не хотелось, это тут он играл невинного агнца, а уйду — отыграется на местных жителях. Так что только ликвидировать, что я и проделал.

Сунув револьвер за пояс, я накрыл убитого пледом, будто он спит, чуть прибавил громкость радиопередатчика и положил дымившуюся сигару в пепельницу, а то она на пол упала. Посмотрев на эту мирную картину, определил, что только лужица под креслом намекала, что что-то тут не так.

Покинув дом, побежал к порту. Опознал баржу с цементом — увидел мешки, укрытые брезентом, у пристани нашёл нужный буксир и запомнил его силуэт. И снова направился к лазу. Операция по освобождению пленных перешла в заключительную фазу.

Подобраться к бараку удалось легко. От членов экипажей, что иногда мелькали на палубах своих судов, я укрывался строениями пакгаузов, а от охраны… да ими же. Добрался до забора из колючей проволоки. Дверь барака была приоткрыта, но снаружи никого. Вокруг барака пленные могли гулять под контролем обоих часовых на вышках. Да ещё патруль из двоих солдат делал изредка обход вокруг колючки, после чего удалялся в небольшую каморку. Когда он, очередной раз обойдя барак, скрылся в помещении охраны, я прицелился в ближайшего часового, метров пятнадцать было, и выстрелил. Тот, как и начальник порта, тоже дёрнул головой — пуля вошла в висок, куда я и целился. Теперь я направил ствол револьвера на второго часового, но до него было далековато. Выстрел в его напарника я произвёл, когда тот повернулся к нему спиной, вот он ничего и не видел. Вздохнув поглубже, — тут выстрел на пределе моих возможностей из подобного оружия, — я спустил курок. Содрогнувшись, второй часовой сполз на пол вышки. Так же тихо, без особого шума, как и первый.

Осмотревшись, лишних глаз не было, я метнулся к сторожке и, приоткрыв дверь, скользнул внутрь, наткнувшись на удивлённые взгляды трёх солдат, сидевших за столом и пивших чай. Наган трижды дёрнулся у меня в руке, и не успевшие отреагировать солдаты обзавелись дырочками во лбу. Форма их мне была нужна целой.

От попадания пуль тела дёргались, так что, придержав чайник, который один немец в агонии чуть не смахнул со стола, я проверил оружие и, выглянув наружу, направился к воротам, ведущим на территорию барака. Ключ от замка на воротах нашёл в кармане одного из солдат. Хм, все рядовые, даже странно, обычно старшие караула имеют какое-нибудь звание, а тут ничего подобного. Осмотревшись ещё раз, я открыл замок, сунул его в карман — хороший замок, пригодится — и, приподняв створку, помню, как они скрипели, когда заводили пленных, приоткрыл. Взрослый мужчина пройдёт. Может, петли не смазывали, как ещё одна сигнализация, но если знать, как придерживать, то и это не проблема.

Подойдя к дверям барака, я одной рукой распахнул их настежь и, встав на границе мглы и света — в бараке даже окошка не было, — произнёс:

— Здорово, братья славяне… Скучаем?

Видимо, моё появление вызвало такой шок, что не сразу отреагировали на мою фигуру, мальчишку с закатанными штанинами и в тельняшке.