что содержалось в ящиках, стало ясно. Всё оказалось предельно просто, а я-то думал-гадал… На берег были сгружены ящики с киноаппаратурой и высажены шесть кинематографистов: режиссёры, операторы и прочие. Воздухом те опасались лететь, один самолёт с аппаратурой уже подбили, и вот их разными путями, но в основном морем и по реке, и доставили к тому селу. Тем более до этого эта группа находилась в Крыму, где вела съёмку, и морем было их доставить предпочтительнее. А киношники — из Геббельсовой конторы, пропагандисты. Торпедисты доставили груз в один конец и собирались утром возвращаться, так что мы появились вовремя, опоздай на час-другой, и увидели бы пустую пристань.

Допрашивая немцев, я, сверяясь с картой, записывал всё в блокнот: где они были, что видели в портах. Мало ли, нашим информация пригодится для бомбёжки важных терминалов или заправочных узлов.

После обеда я вышел на палубу размяться и осмотрел, как наведена маскировка. Ну что скажу: не идеально, конечно, но очень даже неплохо. Указав четыре места, где нужно её поправить, я до наступления темноты дал всем отдых.

Дёрнувшись, я чуть не ударился о койку над головой — тут всего полметра было между ними, в три уровня койки, тесно. Капитанскую каюту занял Лазарев — как я и обещал, он стал капитаном торпедного катера и осваивался на борту. Насколько я понял, все моряки, что тут были, — это костяк команды. Главстаршина теперь зам Лазарева. Надо будет прикинуть и подумать, где добыть моряков. С той колонной военнопленных нам просто повезло, что там вообще моряки были. Вряд ли такое везение будет и дальше. С генералами мы не оговаривали, что если они встретят моряков, то направляли бы их к нам.

Вахтенный матрос, разбудивший меня, показал на часы. Время.

Часы были у всех моряков, теперь у всех. Трофеи я раздавал щедро. Тем, кто их добыл, тому они и принадлежат. Более того, ещё до посадки в грузовик я велел всем построиться и двинул такую речь:

— Товарищи краснофлотцы и красноармейцы. Дело, которое вскоре нам предстоит, опасное, однако я в вас верю. И я, как командир, беря на себя ответственность, решил возродить традиции прошлого. Если кто не знает: при абордаже чужого судна или военного корабля, это судно даётся на разграбление абордажникам. Слово «разграбление» мне не нравится, но согласно прошлым традициям всё, что абордажник может унести в руках, это всё его, и капитан или другие офицеры, в данном случае красные командиры флота, претендовать на это не могут, если они сами не пристрелили того, на ком находятся эти трофеи. Закон трофея священен: с немца, которого убили лично вы, можете взять себе всё, кроме оружия. Пистолетов и ножей это не касается. Если немца застрелило сразу несколько человек, то делится всё поровну между стрелками, судьёй для дележа, если сами справиться не можете, можно позвать какого другого моряка. Повторяю, всё с тел своих убитых — это ваше, с тел чужих можете снять, только чтобы передать владельцу, если он сам этого сделать не может. Заберёте себе — это мародёрство со всеми отсюда вытекающими. Надеюсь, всё понятно?

— Понятно! — хором откликнулся строй.

Стоит ли говорить, что матросы и бойцы, обыскивая тела убитых, снимали всё. Ане были честно принесены вещи четверых немецких моряков и ранец, куда она всё это может сложить. Быстро парни приняли новые правила, видимо, они им понравились. Ну а кому это претит, могут отдать свои трофеи товарищам. Вряд ли они будут против. Крысятничества не было, а у моряков изрядно прибавилось личных вещей. Как те же наручные часы или губные гармошки, сигареты и зажигалки, хотя и не все курили.

Вот и у этого вахтенного сверкали на кисти левой руки трофейные часы. Кивнув ему, что встаю, я собрался и поднялся в рубку. Помогать Лазареву не требовалось, он здешнее русло Дона знал как свои пять пальцев, не раз дозорную службу нёс, пока катер не потерял. Поэтому мы в темноте аккуратно задним ходом, порыкивая дизелями, вышли из протоки и, развернувшись, пошли вниз по реке до места стоянки. То, что там всё должно быть в порядке, мы были в некоторой степени уверены. Дежурства в радиорубке были распределены между бойцами и Аней. Нет-нет они да выходили на волну, на которую была настроена радиостанция на буксире. Юра более-менее умел с ней работать, так что тревогу он мог поднять, предупреждая нас. Кстати, изредка заходя в рубку, где были слышны немецкие нешифрованные передачи, я наконец развеял своё сомнение: все аэродромы были уничтожены. Ай да генералы! Более того, немцы сообщали о многочисленных пропажах своих небольших подразделений и нескольких колонн с военнопленными. Тела конвойных найдены не были. Ну это, может, и о других колоннах, например, которую я со старшиной-разведчиком освободил или в которой генералов вели, поди разбери, но то, что обе мангруппы действуют и вполне неплохо, это факт.

Опознались мы, трижды мигнув фонариком в сторону стоянки, и с десятисекундной заминкой нам ответили — три быстрых мигания, одно длинное и одно быстрое. Всё правильно. Если стоянка захвачена, дед, а именно он знал сигнал опознавания, сообщит без последнего, это означает, что там чужаки. Мы в ответ на правильный отзыв дважды быстро мигнули, это тоже обговорено, сообщая, что точно свои. Катер, урча двигателями, причалил к борту бронекатера Фадеева. Я сразу стал отдавать приказы:

— Всем подъём, готовимся к срочному отходу. Раненых на буксир, пусть медики ими займутся. Ящики с патронами на барже?

— Да, все перетащили, — сообщил дед, обнимая меня. — Только машина с пулемётами сломалась, так мы их сняли и перенесли на баржу, поэтому с берега на судно ничего заводить не нужно.

— Ладно. Центровку погрузки проверял?

— Да, ходил с твоим прибором. Пришлось перекладывать некоторые вещи, но баржа стоит ровно.