очарование. Большая площадь перед зимним дворцом дукса, с выходом на набережную Совиного канала, под завязку была забита народом.

Казалось, сегодня сюда пришла половина города. Я стоял далеко не в первых рядах, и передо мной волновалось целое море из зонтов, шляпок, котелков и кепок, которые мягкой периной укрывал снегопад. Но мой взгляд то и дело натыкался на высокие парадные фуражки жандармов и начищенные до блеска стальные каски гвардейцев.

Охраны сегодня предостаточно, в том числе и конной. Власти опасались возможных волнений, но мне кажется, они сильно перестраховывались. Народ на площади пребывал в прекрасном настроении.

Из репродукторов, установленных на площади, лилась музыка. Уже по второму разу ставили песни Кэрби Кэт, и это вызывало некоторый диссонанс, настолько популярная певица не подходила к моменту. Но людям нравилось.

Парень, что стоял чуть впереди меня, сунув в карман старого армейского бушлата газету, притоптывал ногами в такт ритму контрабаса, а дама в строгом пальто так вообще тихо напевала себе под нос знакомые ей слова.

Двое тощих студентов, все порывающихся забраться на фонарный столб, несмотря на неодобрительные окрики пузатого патрульного, вооруженного саблей, то и дело поглядывали на часовую башню, построенную на площади еще во времена крепостных стен, снесенных уже после того, как Риерта стала колонией Королевства. Стрелки часов вкуса первого снега, медленно ползущие по циферблату в виде звездного неба, неукротимо приближались к двенадцати часам дня.

Жандармский бронемобиль приехал с улицы Счастливой Надежды, миновал площадь по огороженному от толпы участку и остановился возле группы солдат, совсем недалеко от эшафота над водой, возле которого собрались газетчики с фотографами и привлекающий множество взглядов господин с устройством на треноге, которое должно записать все происходящее на кинопленку.

Я был слишком далеко, чтобы рассмотреть лица тех, кого поднимали на эшафот, но низкую приземистую фигуру Вил-ли узнал. Музыка из репродукторов оборвалась, и спустя несколько секунд треска глубокий голос стал зачитывать обвинения, а затем и приговор по решению Чрезвычайного комитета Риерты.

Все вытягивали шеи, желая получше рассмотреть легендарного Хлеста, жестокого убийцу не только сына дукса, но и детей прежнего правителя, шпиона, революционера, террориста, кровожадного маньяка, предателя и прочая, прочая, прочая.

Обвинения звучали вполне правдоподобно, и большинство присутствующих не сомневались в услышанном. Лишь женщина, что стояла слева от меня, ежась от холода, шепнула подруге:

– Не мог он этого сделать. Хлест ведь не такой.

Но, заметив, что я прислушиваюсь к ее тихим словам, замолчала, опустила голову, а затем и вовсе поспешила прочь, увлекая за собой и спутницу. Разумное решение. В толпе должно быть полно тайной полиции, а некоторые вещи лучше не произносить вслух.

Итог был ожидаемый. Приговаривали к смертной казни через утопление. В том числе и Вилли. Остальных имен я не знал. Ни Айана, ни Белфоера среди привезенных арестантов не было. То ли они погибли, то ли их персоны сочли слишком незначительными для показательной экзекуции.

Я не проникся любовью и дружбой к Вилли. Он специфический человек, пускай и не самый плохой. Когда-то он спас одну маленькую девочку, рискнув всем, и я был благодарен ему за это. И пускай мое присутствие на этой площади никак ему не поможет, он даже не догадывается, что я здесь, но я собирался проводить его.

Как солдат солдата.

И, возможно, не только я. Где-то здесь, среди тысяч зрителей, скрывается Мюр. Думаю, он знает об этом и молится сейчас лишь о том, чтобы девчонка не выкинула какую-нибудь глупость. Рядом с приговоренными, на эшафоте, кроме палачей и военных замерли шестеро плакальщиков, внимательно оглядывающих толпу.

Осужденным завязали глаза, затем стянули ноги веревками, и солдаты, подхватив каждого преступника под руки, поволокли к краю помоста, нависающего над Совиным каналом. Там стояли небольшие стальные клетки, прикрепленные цепями к жандармскому катеру. Людей закинули в них, захлопнули двери, повесили замки, а затем раздалась дробь одинокого армейского барабана, сверкнули магниевые вспышки фотографов, поднялись клубы дыма.

Барабан смолк, мотор катера взревел, цепь натянулась и балансировавшие на краю клетки, перевернувшись, рухнули в воду под дружной вздох подавшейся вперед толпы.

Все было кончено.

Через три дня после казни правительство открыло границы, и я мог уехать домой.

В теории.

На практике меня накрыло от последствий частого использования ингениума, что в принципе ожидаемо. Так я черпал способности лишь в то время, когда они у меня появились, и теперь вашего покорного слугу точно по ребристой стиральной доске возили. Как старательная мандаринка возит белье в прачечной, пытаясь избавить его от ужасных кровавых пятен.

Мне было хреновее, чем Юэну, если бы тот выкурил целый вагон серого порошка. Мир взбесился. Вкусы перемешались не только с цветами, но с