– Когда? – уточнил Вихорек.

– Сегодня на закате. Встанем и попируем. Проводим по-нашему. Прибыша сказал, пир он устроит.

Вихорек покрутил головой. Шея двигалась плохо. И слабость в теле была… нехорошая. Убивать больше тоже не хотелось. Больше полусотни…

– Неуклюжие скудоумцы, – выругался он на языке данов. – Убей их сам, Ануд, – сказал он. – Я устал.

– Благодарю, – в достоинством наклонил голову варяг. – Еще пленные сказали, навели их на нас. – Те, с последнего волока. За долю в добыче. Сказали, воев при караване – с большой десяток, а товаров – полные трюмы. Прибыша сказал, вернуться и наказать, а Звяга сказал, не надо. Мол, эти, кто выжил, сами с наводчиков спросят.

– За что? – удивился Вихорек. – Они не соврали. Десяток и есть. Да еще мы с тобой. И Глухарь еще… был. Остальные… Эти, черниговские, совсем драться не умеют. Счастье, что разбойники еще бестолковей оказались. Угораздило же Глухаря так оплошать!

– В Ирии ему хорошо будет, – без особой уверенности проговорил Ануд. – Ты, Виги, за два дня оправишься? А то если нам к Изборцу идти… Грести я и сам могу, а вот дальше – посуху. И на конях не выйдет. Чащоба там. И болота. Я сам так напрямик не ходил, но слыхал, что говорили.

– Ты дорогу-то сыщешь? – засомневался Вихорек.

– Уж не сомневайся! – Ануд сжал Вихорьку предплечье. – Я по лесу – как вы на море. Моя это дорога.

Итак, я наконец-то сумел провести полноценный научный эксперимент. И все благодаря тому, что в состоянии «открытия врат» я теперь могу притормаживать и даже давить условные рефлексы. Например, остановиться у березки и свалить ее одиннадцатью ударами топора, нанесенными в одно и то же место. Еще я могу не отражать удар. Хотя на это требуется уже изрядная сила воли: стоять неподвижно, когда в тебя летит стрела и ты прекрасно видишь, что она не пройдет мимо. Интеллект – это круто. Дает возможность поставить правильную задачу, которая позволит мне проанализировать собственные возможности. Приятно, что я такой умный. Но это не особо утешило, когда я оценил результаты эксперимента. И пришел к выводу, что до настоящего берсерка мне как хомячку до носорога. Ни сверхсилы, ни сверхскорости у меня не открывалось. И уж точно не активировался «режим бога», который я неоднократно наблюдал у берсерков с ульфхеднарами. Это когда они продолжали резвиться как ни в чем не бывало после ударов, способных развалить бедро до кости или выпустить кишки у простого смертного. После удара, вскрывающего ребра среднего бойца, на берсерочьей тушке оставался жалкий синяк. Максимум – неглубокий порез, даже не кровоточащий. Ничего сокрушительного для здоровья.

Так вот: оказалось, что у меня – не так. Моя плоть не становится «деревянной», и никакой «железной» или «алмазной рубашки» мастеров кун-фу «танцы с волками» мне не дают. Стрела Бури, сознательно пропущенная мной, оставила на боку точно такой же след, какой был бы, двигайся я в обычном режиме.

Со скоростью – чуть получше. Но именно что чуть. Прибавка была, но, судя по количеству ударов, которые я успевал наносить за единицу времени, на четверть, не более. Четверть, понятно, это тоже ого-го как много, но у Медвежонка, по моим прикидкам, скоростной прирост был раза в два.

Так что я пришел к выводу, что мое ускорение – оно не «волшебное», а скорее адреналиновое.

Адреналин – это да. Имеет место. Ну или еще какой-то там гормон. Отсюда и эйфория недетская. Энергетический прилив, хорошо знакомый мне по спортивному прошлому. Ну, может, чуток посильнее, но в целом – ничего сверхъестественного. Никаких чудес и божественных вмешательств. Все в рамках возможностей человеческого организма. Это – если о силе и скорости.

Однако сверхобычная фишка в моем особом состоянии все же имелась. И ее я тоже сумел прикинуть. То есть я понятия не имел о том, как и почему это происходит, но оценить результат – вполне. Это была не сила, а точность. Ну, можно ее так назвать. И еще предвидение. В принципе, ничего нового в предвидении и предугадывании возможных действий противника для меня не было. Без этого невозможно стать даже приличным рукопашником, не говоря уже о мастере фехтования. Но тут количество определенно перешло в качество. Я не просто предугадывал. Я видел всю картину будущего боя, будущего мира. Я видел, откуда и куда ударит вражеское оружие, раньше, чем оказывался в поле зрения врага. Я точно знал, куда попадет стрела, стоило ей сорваться с тетивы. Я заранее знал, насколько прогнется доска, когда я на нее прыгну, и как мне воспользоваться ее упругостью. Я не двигался быстрее, я быстрее думал. Если только этот процесс можно назвать думаньем, потому что никаких мыслей у меня не возникало. Я – ловкий парень. И с акробатикой у меня тоже все хорошо. По плавающим бревнам я могу скакать и в обычном состоянии. Правда, это требует от меня предельного сосредоточения и вероятность свалиться весьма велика. А вот в состоянии танца – никакого напряжения. И упасть в воду тоже невозможно. Я точно знал, на какое бревно прыгать, как оттолкнуться… И вообще, весь набор прыжков целиком. Если опора реагировала как-то не так, например, палка не гнулась, а ломалась, это не приводило к падению. Я заранее чувствовал, что она сломается. Я ощущал подошвой предел ее упругости и просто включал его в общий рисунок.

Бывали, конечно, и неразрешимые ситуации. Когда не уйти. Не увернуться. Благодаря Бури, который ухитрялся создать мне такую «плотность обстрела», что какая-то часть стрел все равно должна была пересечь траекторию моего движения, и я «получал свое», то есть тупой стрелой по тушке.

Но Бури приходилось очень стараться. И получалось у него только тогда, когда у меня была сильно ограничена свобода маневра и не было возможности отбить стрелу клинком. Опять-таки, это был Бури, «входивший» во время стрельбы в свои собственные «врата», а не обычный стрелок. Но даже обычной палкой на дистанции в сорок шагов я отбивал шесть стрел из шести.

Правда, это были учебные стрелы, и лук Бури натягивал не в полную силу. Когда же он метал настоящую убойную стрелу, которая летела прямо в меня,