Нарывается. Хочет умереть быстро и в бою. Он сильно рискует. У меня есть все возможности для того, чтобы сделать его смерть максимально неприятной. Но мужик полагает, что риск оправдан. Я ведь уже проявил слабость: отпустил их всех. И сейчас должен поддаться на слабо, как страдающий комплексом неполноценности подросток.

Однако боги – это серьезно. Это последний аргумент проигравшего. По сути, боец сейчас поставил на кон не только свою жизнь, но и посмертие.

Хотя так ли уж велик риск? Если я велю перерезать крикуну глотку и бросить труп в залив, Валхаллы ему тоже не видать.

– Ты, похоже, забыл, Ньёрд, как наш хёвдинг один вошел в дом, полный таких же болтунов, как ты! – напомнил Тьёдар Певец.

– Меня там не было! – возразил Ньёрд.

– Ну да! Ты был среди тех, кто стоял на коленях на палубе, бросив оружие и задрав лапки над головой! – парировал Тьёдар.

– Я не стоял на коленях! – оскорбился Ньёрд. – Меня оглушили…

– Коли он желает проявить мужество, хёвдинг, давай я пущу его вокруг столба! – хищно оскалился Гуннар.

Норег стоял отдельно, в окружении дренгов, варягов и весян, с которыми держал оборону. Держал и выдержал.

– Хёвдинг! Сделай нам такой подарок! – воскликнул Гуннар. – Если этот фретр обойдет его хотя бы дважды, я готов признать, что он воин, а не болтливая баба!

Он неисправим, Гуннар по прозвищу Гагара. И понятно, почему его уже не исправить. По меркам викингов, Гуннар почти старик: в рыжеватой бороде пробивается седина. Время не обходит викингов стороной. В вике один год можно смело считать за три, а то и за четыре, так что обветренная, кирпично- красная шелушащаяся физиономия Гагары густо изрезана морщинами, а глаза…

Впрочем, этот взгляд характерен для большинства тех, кто достаточно долго странствовал по Лебединой Дороге. Перефразируя еще не родившегося философа: не стоит заглядывать в глаза тому, кто слишком долго всматривался в бездну.

И да, он любит повеселиться, Гуннар Гагара. Повеселиться в «добрых» традициях викингов. Может, позволить ему проверить мужество нахального свея? В конце концов, это он, Гуннар Гагара, отстоял крепость. Так что это в большей степени его победа, чем моя.

А мой народ оживился. Поглядеть, как враг будет самостоятельно наматывать внутренности на вкопанный в землю столб? Это ж развлечение ничуть не хуже поединка! Тем более поединка между мной и каким-то свейским хускарлом. Что за веселье, когда результат известен заранее! А вот когда можно спорить, сколько кругов намотает (в прямом смысле этого слова) враг, прежде чем свалится от болевого шока, это ж совсем другое дело!

Я молчал. Мне мерзок и сам факт бессмысленного мучительства, и то, какой ажиотаж оно вызывает у людей, которые мне дороги.

– Брат! Я знаю: ты умеешь смотреть в будущее, однако на этот раз ты ошибся, – негромко обратился ко мне Медвежонок, неверно истолковавший мое молчание. – Если ты захочешь снова их отпустить, я буду против.

– Хочешь, чтобы я разрешил Гагаре намотать кишки Ньёрда на столб?

– Как пожелаешь. Главное – ни один из них не должен больше поднять на нас оружие.

Я поглядел на пленных свеев. Настроение у них и прежде было не очень, а после предложения Гуннара и вовсе ушло в черный сектор. Показывать свое мужество, терпя пытки, – не та смерть, о которой мечтает воин. Одно дело – умереть в бою, совсем другое – стать живой бастурмой в умелых руках победителей.

Четырнадцать человек. Почти все ранены, причем трое – серьезно. Однако не настолько серьезно, чтобы не суметь подняться на ноги. Тех, кто не мог встать, уже добили.

Они – наши враги. Я точно знал: будь победа за ними, проигравшим бы не поздоровилось. И я не могу спасти их жизни, предложив им войти в мой хирд, потому что уже предлагал и получил отказ. А после этого проявил к ним доверие. И был предан. Они должны умереть. И они, и – очень желательно – их семьи. Чтобы некому было потом мстить. Возможно, я смогу сохранить жизнь их женам и детям. Но этих придется казнить. Так почему бы не отдать их норегу?

Нет, тоже неправильно. Причем не только из-за моего «чистоплюйства». Вряд ли тем свеям, которые теперь мои, будет по вкусу глядеть на то, как их соотечественники умирают под пытками.

С другой стороны, просто перерезать им глотки, как овцам – не самый оптимальный вариант. Если уж придется их прикончить, то надо сделать это эффектно.

Мне вспомнилась варяжская «тризна». Дать им оружие и позволить сразиться с добровольцами из моих хирдманов?

В принципе, тоже вариант. Но, похоже, я уже придумал кое-что получше.

– Гуннар, – я повернулся к норегу, который азартно спорил со Стюрмиром и Тьёдаром о количестве кругов, которые пройдет сын Фритхова, когда его вынутую из живота кишку прибьют к столбу. – Ты славно бился, Гуннар. И мои дренги, которыми ты командовал, тоже. Вы все заслуживаете награды, а ты – особенно. Напомни мне об этом, когда придет время. А ты, – я глянул на мрачного свея, делавшего вид, что его не интересует диспут о количестве оборотов, – ты, Ньёрд Фритховсон, хочешь узнать, за что любят меня боги? – Именно так. Не ставить под сомнение свою удачу или мужество, а всего лишь продемонстрировать его в очередной раз. – Что ж, я не против. Однако слишком мало чести для меня сойтись в поединке с таким, как ты. – Я поднял руки, чтобы все, включая пленных, увидели золотые браслеты на моих запястьях. Браслеты, которые было бы незазорно носить не только славному ярлу, но и