– Мне кажется, ты сама как фиалка в серебряной оправе.

От его слов Мёнгере хотелось расплакаться. Глеб передохнул и отправился дальше. Вскоре его шаг сделался тверд, он даже забрал свой рюкзак у Приша. Казалось, о случившемся можно забыть.

Но Мёнгере следила: Глеб осунулся, глаза потеряли блеск, несколько раз он украдкой вытер со лба пот. Да и останавливались они на отдых чаще. В шесть вечера путники разбили палатку. Глеб не помогал, силы его покинули. Поел и сразу же заснул.

Мёнгере обнимала его и сквозь спальник ощущала холод, идущий от любимого. Словно он промерз насквозь. Если бы она могла, отдала бы часть своего тепла. Мёнгере не заметила, как заснула. Всю ночь ей снились беспокойные сны, а утром обнаружилось, что у Глеба отнялась левая рука.

Глеб попытался отшутиться, что всё остальное у него работает, но Приш тоже взволновался. Он переложил часть вещей из рюкзака Глеба к себе, оставив тому самое легкое. Теперь Глеб едва брел, часто садился отдыхать, дышал со свистом. Таблетки не помогали. В груди Мёнгере поселился страх, похожий на бабочку, которую поймал паук.

Вечером Приш выразил надежду, что к утру Глебу полегчает, но не сбылось – начала неметь левая нога. К тому же на щеке проступил морозный узор. Мёнгере тщетно дышала на него, тот не таял. А Глеб смотрел на нее с такой нежностью.

– Всё будет хорошо, – сказал он, – ведь я люблю тебя.

Мёнгере хотелось плакать, но она сдерживалась.

Приш не знал, как помочь. Сейчас он еще больше напоминал Хухэ: такой же беспомощный. Молчит всё время, что на него не похоже. Весь день они вели Глеба под руки, часть вещей пришлось оставить – слишком тяжело. После обеда – Глеб отказался от еды – Приш залез на дерево и крикнул оттуда: «Деревня!». В Мёнгере ожила надежда: может, там им помогут?

До деревни они добрались, когда уже стемнело. Под конец Глеба пришлось тащить на себе – отказала вторая нога. Лицо наполовину заледенело, он перестал говорить. Мёнгере кинулась к первому же дому и забарабанила в дверь:

– Помогите! Нашему другу плохо.

Дверь отворил мужчина, за его спиной потрескивал огонь. Он бросил взгляд на путников, а потом велел:

– Убирайтесь!

И захлопнул дверь.

Мёнгере металась от одного дома к другому, но им везде отказывали. Однажды ее чуть не ударили, она успела отскочить. Вскоре на улице собралась толпа, в воздухе просвистел камень.

– Убирайтесь! – второй камень упал совсем рядом с путниками. – Нам не нужны проблемы из-за проклятия.

Следующий камень оставил след на ее лице, рядом со шрамом. Мёнгере яростно закричала в ответ:

– Неправда! Мы не прокляты. Наш друг попал в беду.

Вперед выступил мужчина:

– На нем проклятье. Разве не видишь отметины на его лице? Вам лучше уйти.

И Мёнгере сдалась. Вдвоем с Пришем они потащили Глеба прочь.

Толпа следовала за путниками, пока жители не убедились, что те покинули деревню. Мёнгере судорожно вздрагивала: слезы хотели прорваться и никак не могли. Ярость душила ее. Почему, почему она могла пожалеть других? А у этих не нашлось капли сочувствия? Трясутся за свое благополучие.

Она стерла кровь со щеки. На волосах Глеба проступил иней, Приш смахнул его. До утра Глеб может не дожить, от этих мыслей Мёнгере лихорадило, будто она подхватила болезнь от Глеба.

– Там дом, – указал Приш куда-то вбок.

Мёнгере замотала головой: хватит! Она не вынесет, если их прогонят еще и отсюда.

– Я сбегаю, – сообщил Приш и унесся.

Мёнгере опустила Глеба, она не могла его удержать. Приша не было долго. Наконец он вернулся.

– Там бабка одна в доме, глухая. Еле достучался. Пошли.

Они еле доволокли Глеба до дома, тот весь окоченел. Мёнгере подхватила его за ноги, а Приш ухватился под мышками, чтобы втащить Поэта в дом. По указу хозяйки они положили Глеба на скамейку, подвинутую к очагу. Женщина подошла к нему. Темное лицо, изрезанное морщинами, седые волосы, убранные под платок. На вид хозяйке дома было за восемьдесят.

Хозяйка разглядывала Приша, а Мёнгере – ее. Невысокая, сухонькая, в длинном темном платье. Спина сгорблена, руки похожи на лапы птиц – такие