– Это же самочка! Она выбирает спутника! – Крик подхватили, и люди Племени высыпали из теплых гнезд, с любопытством наблюдая за щенком, ускорявшим бег.

– Светильники зажгите, а то свалится с моста, так и не успев сделать выбор! – прогремел чей-то голос, и ярким цветком заалел факел, а солнце садилось, и все длиннее становились тени.

Пока щенок несся по по воздушным мостам, соединявшим жилища-гнезда, за ним следило все Племя: те, у кого уже были спутники-собаки, понимающе улыбались, а те, кто жил пока без спутника, смотрели с ожиданием и надеждой.

Очень скоро, почти сразу, вслед щенку заиграла музыка. Вначале – совсем тихая: лишь барабаны мерно постукивали в такт топоту щенячьих лап по дощатому настилу. Затем к ударным присоединилась флейта и струнные, и, наконец, в едином порыве взмыли вверх хрустальные женские голоса:

Под сладкие звуки священного гимна Племени самочка добралась до подъемного моста и стала ждать, нетерпеливо перебирая лапами и взлаивая, будто поторапливала музыкантов, а заодно и тех, кто управлял мостом.

– Она не может даже дождаться, когда мост опустится до конца! – крикнул Опекун. Он пытался удержать щенка за загривок, но не успел – самочка, собравшись с духом, сиганула с моста, не успевшего опуститься. Раздался всеобщий вздох облегчения: она не упала с высоты полсотни футов на землю, где ее ждала бы верная смерть, а приземлилась на другой конец моста и выбралась на широкую безопасную площадку.

Музыка и пение смолкли. Двенадцать женщин, молодых и постарше, ухаживали за священными папоротниками – поливали их, подрезали, с песнями и молитвами. При шумном появлении молодой овчарки и ее свиты все женщины, кроме одной, повернули головы, приветствуя щенка. Те, с кем рядом находились собаки, заулыбались. Взгляды их потеплели, руки невольно потянулись приласкать своим любимцев. У четырех молодых женщин не было спутников. Все они были еще очень юны, зим по восемнадцать, не больше. Они следили за щенком затаив дыхание, в радостном ожидании.

А тот, будто не видя их, решительно устремился к единственной из женщин, которая не смотрела в его сторону.

Приближаясь к ней, самочка замедлила свой бешеный бег и зашагала важно, с серьезностью, удивительной для ее пяти с половиной месяцев. Женщина, привлекшая внимание молодой овчарки, сидела скрестив ноги перед огромным священным папоротником, готовым раскрыться. Голова ее была опущена. Щенок задрал мордочку и уткнулся ей в шею, туда, где густые, золотистые с проседью волосы были собраны в свободный, но опрятный узел.

Почувствовав прикосновение, женщина уронила лицо в ладони, плечи ее задрожали.

– Я… я не выдержу. Второго раза не будет. У меня сердце разобьется. – Слезы душили ее.

Молодая самочка прижалась к ней крепче и тихонько заскулила, чувствуя ее боль.

– Твое сердце может разбиться, если ты ее примешь, – молвил Опекун, стоявший позади щенка. – Но если отвергнешь, ее сердце будет разбито наверняка. Способна ли ты так с ней обойтись, Маэва?

Маэва обернулась к Опекуну. Лицо ее, хоть и носило печать лет, утрат и сожалений, все еще было прекрасно.

– Видишь ли, до сих пор неизвестно, почему некоторых выбирают дважды, но это великий дар, Маэва.

– Посмотрим, как ты заговоришь о даре, когда твоей Алалы не станет, – ответила Маэва, и в словах ее слышался не гнев, а печаль.

– Я страшусь этого дня, – признался Опекун и невольно потянулся погладить по голове крупную овчарку, что все время держалась рядом. – И все равно я ни на что не променял бы свою жизнь с Алалой. Храни в сердце любовь к Тарин и память о прекрасных годах, проведенных бок о бок с ней, но не дай скорби мешать тебе жить.

Плечи женщины поникли; до сих пор она так и не взглянула на щенка.

– Пришла пора дать молодым дорогу в Вожаки.

Опекун усмехнулся, но по-доброму.

– Священные папоротники процветают благодаря твоим заботам. Голос твой так же чист и звонок, как и двадцать зим назад, а теперь еще и эта самочка выбрала тебя – именно тебя, хотя выбор у нее богатый, целое Племя! Подумай, Маэва! Щенок-Вожак избрал тебя в спутницы – и выбор этот всегда безошибочен, и изменить его нельзя, и узы ваши нерушимы.

– До самой смерти, – добавила Маэва, и голос ее дрогнул от слез. – Лишь со смертью прерывается связь.

– Верно, лишь со смертью, – печально подтвердил Опекун. – Напомни, сколько ты зим прожила со своей Тарин?

– Двадцать восемь зим, два месяца и двенадцать дней, – сказала Маэва тихо.

– И сколько прошло со дня ее смерти?

– Три зимы и пятнадцать дней, – без раздумий ответила Маэва.

– И пусть боль твоя еще не утихла, скажи мне, за эти три зимы и пятнадцать дней пожалела ли ты хоть раз о том, что Тарин выбрала тебя?

– Ни разу, – сказала Маэва твердо, и глаза ее гневно сверкнули, будто она сочла вопрос оскорблением.

– Быть избранным овчаркой – счастье. Быть избранным дважды – не что иное как чудо. Но окончательный выбор за тобой – лишь ты одна вправе решать, впустить ли чудо в свою жизнь.