Утром меня разбудило шипение Фара. А может, его попытка вырвать свою косу из моих рук, оказывается, я её всё-таки схватила… Да, точно, проснувшись в какой-то момент ночью, обнаружила, что она рядом и решила незаметно потрогать… Да уж, потрогала незаметно.

– Ой, – сказала я, выпуская из рук свой ночной улов. – Как это сюда попало?

– Лесссся! – сказал он с непередаваемой интонацией, сверкая глазами и доставая нож.

Я испугалась. Очень. Вдруг коса – это святое? Или источник силы? И вообще, не зря же хозяина Замка боятся, может, он обезбашенный псих?

– Не надо, Фарчик, пожалуйста, не надо! Я больше никогда! – зачастила, отползая в самый угол шатра и понимая, что сглупила – к выходу надо ползти, к выходу!

Он как-то недоумевающе на меня посмотрел, потом перевёл взгляд на нож в своей руке и, пожав плечами, протянул мне. Я что, сама должна зарезаться? Сеппуку или как там его?

– Всего несколько капель твоей крови, Леся. Ты же вчера согласилась! – как-то удивлённо-укоризненно сказал Фар, и я вспомнила. Точно. Совсем запамятовала… Ай-яй-яй, как-то неудобно получилось. Нож я брать не стала, протянула своему кровопийце левую руку с оттопыренным мизинчиком. И страдальчески зажмурилась.

Я думала, что тему моего ночного страха мы замяли, и уже почти списала всё на свои расшатанные нервы – ну, в конце-то концов, для обычной… ну ладно, не совсем обычной, а замечательной, необыкновенной и всё такое, девушки, которая даже с парашютом ни разу не решилась прыгнуть за все свои тридцать лет, хоть и мечтала, всяких странных и пугающих событий за последнюю неделю оказалось многовато. Самыми яркими были утопление в реке и прогулка на призрачной гончей, и, что характерно, и тем и другим я обязана одному и тому же странному типу. Вот, может, не стоило его спасать, а?

Вопросов к этому самому типу у меня, кстати, было море. Но я решила дождаться вечера, мало ли, вдруг мои мысли действительно разойдутся по всем участникам нашей экспедиции в этой их странной долине.

Однако ж он заговорил со мной сам, едва мы уселись на коней. Мои восторг и энтузиазм в отношении механических лошадей, переполнявшие меня вначале, уже почти полностью сошли на нет, мне хотелось живую, тёплую лошадь. Да, она может капризничать, уставать, и вообще, Гринпис не одобрит, но её можно покормить, можно погладить, можно обнять, в конце-то концов. А то Фара, понимаешь ли, не тронь…

– Можешь вспомнить свои ощущения ночью? – спросил он очень серьёзно, и я поняла – что-то случилось.

Вспомнить я могла, хоть и не хотела, хотя вряд ли это будет сильно информативно.

– Очень страшно было, – сказала и вдруг поняла, на что похоже. Сразу не сообразила, потому что там накладывались ещё весьма интенсивные впечатления от бешеной скачки и боязнь упасть. – Как от твоих гончих.

Фар присвистнул.

– А что случилось-то? – спросила, искоса его разглядывая. То ли он перенастроил своё маскирующее заклинание, то ли мои упражнения давали свои плоды, а может, виной всему выпитая им кровь, но теперь я видела его чётко и всегда настоящего. Словно он специально провоцировал меня нарушить это своё "только не влюбись". Вообще, фиолетовый цвет я никогда не любила, мне он всегда казался мрачновато-скучноватым, но теперь ловила себя на том, что нравится он мне. Цвет. Разумеется, только цвет.

– У принцессы пропала очередная служанка, – сказал задумчиво Фар. – А что, от гончих тебе правда так сильно страшно?

– Правда, – сказала я, надеясь если не на сочувствие, то на толику раскаяния хотя бы. – Мне в реке, когда я с жизнью прощалась, и то не так страшно было!

Думаете, он извинился? “Хм” – вот и всё, что сказал этот гад. И тут до меня дошла первая часть его фразы. Ани? Ани пропала?

– А что эта ваша метка? – спросила, машинально потирая шею.

– А ничего. Её просто нигде в нашем мире нет.

Я молчала. И Фар молчал. Не знаю, о чём думал он, а я переживала сразу несколько противоречивых эмоций. Мне было очень жалко Ани, она была такой милой и светлой… да, я не очень-то её оценила вначале, когда мне казалось, что она увела у меня должность, но теперь я даже была рада – да, совершенно эгоистично – что не приблизилась настолько к принцессе. И мелькнула ещё мысль – а почему фрейлины-то не пропадают? А самое странное – мне вдруг стало жалко саму Илону. Ночью, когда мы подглядывали в её шатёр, она сидела такая задумчивая и грустная, а вдруг она тоже чувствовала этот ночной “страх и ужас”, да и вообще – едет к нелюбимому жениху, а вокруг плетутся какие-то интриги, и всем нужно что угодно, но только не она сама. Как- то при таком раскладе наличие слуг и золотых тарелок счастья не прибавляет.

– Ну как кровь, торкнула? – спросила Фара, чтобы отвлечься от невесёлых мыслей. В конце-то концов, моё собственное положение тоже, мягко говоря, шатко, и мне надо позаботиться в первую очередь о себе. Причём, если раньше мне мечталось, что стоит найти мужа, и можно будет ни о чём не заботиться, то теперь получалось, что сначала надо решить проблему с даром… или же выйти замуж за того, кто её решит. Я бросила ещё один взгляд на Фара. Вот чего-то сглупила ты, Леська, надо было требовать жениться, пока он к дереву был привязан. А теперь-то поди поставь его в настолько безвыходное положение… М-да, задачка. Теоретическая. Сугубо теоретическая.

– Если ты имеешь в виду, подействовала ли, то да, а если получаю ли я удовольствие, то… тоже да, – подмигнул он.

Нет, он всё-таки специально сводит меня с ума. Потому что статичная красота – это одно, это я могу пережить и забыть, перестать замечать, но вот