колледжа; в конце улицы просматривались разрушенные стены и узкие входы Колизея, от невероятной близости которого в ушах моих звучали лязг гладиаторских мечей, рыки львов, крики объятых ужасом христиан и вопли кровожадных римлян. Я вспомнил роман Роберта Грейвса, и мне захотелось раскинуть руки и броситься к этому средоточию истории, чтобы возвестить о моем прибытии на встречу с судьбой. — Он говорит, вы лучший из лучших. На вас возлагают большие надежды, Одран.
— Благодарю, — ответил я.
— Скажите, вы амбициозны?
Я подумал и покачал головой:
— Нет.
— Однако вы здесь. — Монсеньор Сорли улыбнулся и развел руками: — Небось шагали по трупам?
От таких слов я опешил:
— Поверьте, для меня это было полной неожиданностью, как и для всех прочих. Мы думали, пошлют Папу.
— Кого?
— Извините, — поспешно сказал я, красный как рак. — Мы так прозвали однокашника. Очень, — я посту чал себя по лбу, — башковитого. Все думали, поедет он.
— Как вы считаете, вам по силам интересная, но сложная задача? — Монсеньор Сорли подался вперед и прихлебнул эспрессо.
— Какая задача?
— Такая, для которой требуются ум, надежность и большая осмотрительность.
Я мешкал, боясь, как бы потом не пожалеть. Но иного ответа, кроме «Конечно, монсеньор», я дать не мог.
— Молодец. Но прежде чем я расскажу, в чем дело, вы должны знать: если почувствуете, что не годитесь, можете отказаться. И мы найдем кого- нибудь другого. Каноник Робсон считает, что именно вы справитесь с задачей, но если она вам не по нутру, никто вас не осудит.
— Хорошо, — сказал я.
— Открылась вакансия. — Монсеньор Сорли еще больше подался вперед и понизил голос: — На кое-какую работу. Она не должна мешать вашей учебе, но если помешает, ее у вас отберут. Ежегодно семинарист того или иного колледжа на двенадцать месяцев прикомандировывается к Ватикану для исполнения определенных важных функций. Работа отнимает час-другой, всего-навсего. Но семь дней в неделю. Без выходных. И никаких каникул.
— Я охотно возьмусь за любую работу, какую мне поручат, монсеньор, — сказал я.
— Каждый год назначают семинариста иной национальности, — пояснил священник. — В 1976-м работал кошмарный исландец. Жуткий воображала. В прошлом году был милый индус. Теперь наша очередь. По алфавиту, ясно? Да, вот еще: ночевать вы будете не в колледже, так что бытовая сторона его жизни вас не коснется. Вам отведут комнату. Даже не комнату, а, скорее, тюфяк в закутке. Вас это устроит?
— Тюфяк в закутке? — оторопел я.
— Все не так страшно, как звучит. — Монсеньор пожал плечами, задумался и покачал головой: — Хотя нет. Все именно так, без прикрас. Кроме того, на занятия вы будете добираться автобусом, а вечером им же возвращаться на работу. Что займет толику времени. Ну как, Одран, беретесь?
— Да, монсеньор, — сказал я. — Но что я должен делать? В чем моя задача?
— Вот мы и подошли к главному, — улыбнулся ректор. — Только не упадите со стула.
Ту ночь я провел-таки в ирландском колледже. Монсеньор препроводил меня в большой белый особняк, где я принял ванну и выспался, а наутро по набережным Тибра повез в Ватикан, к которому мы подъехали по Виа-делла-Кончилиационе, и я онемел, впервые узрев площадь Святого Петра.
Встрече, назначенной на половину одиннадцатого, отводилось не более пяти минут. Мы шли мраморными коридорами, и у меня глаза лезли на лоб от пышного убранства стен и великолепной росписи потолков; в окна я видел толпы туристов на площади, и мне хотелось высунуться и помахать им, чтобы все знали: я там, куда прочим доступ заказан. Суетное тщеславие, простительное молодому человеку. Но монсеньор Сорли, давно привыкший к роскоши и прошлому, окружавшим нас, меня поторапливал. Швейцарские гвардейцы распахнули перед нами массивные деревянные двери, мы поднялись по лестнице и оказались в небольшой приемной, где секретарь (разумеется, священник) заговорил с ректором по-итальянски, внимательно поглядывая на меня.
— Вас скоро примут, — протараторил он, проверяя мой итальянский, и глянул на часы. — Сейчас его святейшество встречается с его блаженством патриархом Венецианским, но это ненадолго.
Мы сели в солидные бархатные кресла; от волнения желудок мой исполнял кульбиты.
— Пожалуйста, повторите мои обязанности, — попросил я ректора, дрожа от мысли, что с папой Павлом нас разделяет лишь закрытая дверь.
— Они просты, — сказал монсеньор. — Его святейшество встает в пять утра. Монахини готовят чай и подают его в личную гостиную, вон туда, — он показал на комнату слева по коридору. — Вы вносите поднос в папскую спальню. Монахини не могут туда входить, пока его святейшество не закончил туалет и не оделся. Возможно, он обратится к вам с какой-нибудь мелкой просьбой, но это маловероятно. Разбудив его, ставите поднос на столик и раздергиваете шторы. Вечером вы должны приехать к восьми часам — на случай, если он решит лечь пораньше. Обычно перед сном его святейшество пьет горячее
