Сидит на стуле Данила Коланж. Смирный. В окно, не моргая, смотрит.

– Здравствуй, Данила, – говорю.

Молчит Данила, от окна взглядом не отрывается. И я туда, в окно, глазами сунулся – но что там, утро серое, и только, да исчертило стёкла – сверху вниз и с угла на угол – потёками кривыми – не средь зимы бы, так и заурядно.

Шапка и шинель на нём в измороси – как будто взял кто-то да и опрыскал его, Данилу, озоруя, из пульверизатора; капли и в редкой бороде – словно натыканы в неё булавки – головками поблескивают.

– Сейчас я, – говорю.

Пошёл, зубы почистил, под рукомойником помылся, полотенцем вафельным вытерся. Вышел опять в прихожую и спрашиваю у Данилы:

– Чаю попьём?

– Попьём, – отвечает. И: – Я не буду, – говорит. – Дома только что напился… Четыре кружки одолел. Две пустого, а две с сахаром, чтобы пустой в брюхе подсахарить… Нет больше места. Ремень надо ослаблять… Дверь не заперта была – вошёл… Спят в такое время филины и совы, только не быки и не коровы… День – люди дышат.

Руки у Данилы ладонями на коленях, как у крестьян на старых фотографиях, спина прямо – как у фараона египетского на троне, пальцы – в мелу как будто, в клейстере мучном ли – в чём-то белом.

– Что это у тебя?… – интересуюсь. Сам пошёл, налил воды в самовар, включил его. Вернулся. – Руки-то? – ему на них кивком указываю.

– Намазал, – отвечает Данила, от окна взглядом всё ещё не отрываясь. – Когда на улице, – говорит, – в дом тянет, когда в доме – на улицу. В чужой – тоже, из чужого – особенно.

– Чем?

– Что чем?

– Намазал-то.

– Чем… Клеем.

– Каким?

– Какой-то там…

– «Момент»?

– Не помню…

– А что им клеил?

– Ничего.

– Нечаянно? – спрашиваю.

– Чаянно, – отвечает.

– Так что? – спрашиваю.

– Ногти грызу, – отвечает.

– И что? – не унимаюсь.

– Сгрызаю сильно, – говорит.

– Ну, так, а клей?…

– Почти до солнышка… Намажу клеем – быстро сохнет – пока его зубами обдираешь, занят им, клеем, и не до ногтей…

– И что?…

– И что… И сохраняются… И вот, пошёл когда, намазал.

– Ну?

– Можно уже и обшелушивать. Можно ещё и подождать… Ногти-то не грызу.

– А ты их чем-нибудь другим не пробовал намазать?

– Пробовал, – говорит.

– И как? – спрашиваю.

– Плохо, – отвечает. И говорит: – Когда добрый человек умирает, превращается в ангела, а когда злой – в беса… С Ялани все пока что, худо-бедно, в ангелов… Без крыльев только.

– Ты сам до этого додумался?

– Нет, прочитал.

– Где? – спрашиваю.

– На снегу, – отвечает.