сломались шейные позвонки – хрупкие они у людей.
Господи, прими и упокой душу погибшего раба Твоего Димитрия. Доброй души был человек – свидетельствую.
Дома.
Брожу.
Из рук всё валится, как говорила мама. Места себе не нахожу.
Год прошёл. Первый раз зашёл в её, мамину, комнату. Стоит на столе икона Божьей Матери, одетая в белое вафельное полотенце, очень похожая на ту, которую Молчунья там, в далёкой отсюда мастерской, не дописала. Без меня, может, – не мешаю-то, – закончила. «Укорение». Так я её, икону ту, назвал, когда увидел. Не по себе мне как-то стало.
Покинул комнату.
Собрался. Рюкзак двумя лямками накинул на одно плечо.
Вышел из дома.
Закрыл дверь на замок. Положил ключ за наличник – потайное место.
Ступил за ограду. Стою.
Будто сидят они на скамеечке под золотолистой берёзой. Отец и мама. Родители. Щурятся на солнце. Оба зрячие, конечно – и отец.
Взглянул на синее безоблачное небо, и там они – отец и мама – как пролетают.
Сердце у человека есть, и у меня тоже – заныло.
Думаю:
Мама, папа. Простите меня, мои родные. За грубое, сказанное мною вам когда-то по глупости слово. За многое другое – всего, худого-то, не перечесть – легко творится.
Подумал так, вслух произнёс тут же:
– Простите, – воздух из лёгких весь как будто вышел, едва отдышался.
Около четырёх веков Ялани, думаю, без малого. Ничего от неё теперь не остаётся. Скорбно. Когда ей было всего пять лет от основания, один английский богослов там у себя, в Кенте или в Бедфордшире, написал:
«Человек есть мир: сам он – твердь земная, а скорби его – воды морские».
Теперь пришлось, и я вот вспомнил.
А Иоанн Кронштадтский в дневнике своём оставил:
«Где бы я ни был, но лишь возведу сердечное око в скорби моей к Богу, Человеколюбец отвечает тотчас же на мою веру и молитву, и скорбь сейчас проходит. Он на всякое время и на всякий час близ меня».
Вспомнил и это.
Ялани, родины моей, не остаётся –
Но ведь утрата – это обретение – опыт утрат ведь тоже опыт. Так думаю.
И говорю:
Благодарю Тебя, Господи, что вызвал меня, ничтожного, из небытия здесь – в Ялани, среди красивых мест и замечательных людей.
За всё благодарю Тебя, Боже. Я – косноязыкий. Моление моё к Тебе – мои вздохи, мои выдохи и вдохи. За всё, за всё. За всё, Господи.
Пошёл.
Оглядываюсь на дом.
Поднялись мои родители со скамеечки. Стоят плечо в плечо. Меня провожают. Тень от ладоней на глазах у них – чтобы свет солнечный меня не прятал.
Смутно вижу их, отца и маму. Через слезу. Накатилась.
Переживаю:
Не посидел с ними на дорожку.
Вернулся. Посидел.
Мама: ну, с Богом, мол.
Отец: счастливо, дескать.
Есть у людей сердце, и у меня тоже – разрывается.
