«И показал мне Чистую Реку Воды Жизни, Светлую (как кристалл), исходящую от Престола Бога и Агнца…
…Свидетельствующий Сие говорит: „Ей, гряду скоро!“ Аминь! Ей, гряди, Господи Иисусе! Благодать Господа нашего Иисуса, Христа, – со всеми вами! Аминь!»
Попил чаю. Свет не включая, посидел на кухне.
Вышел на улицу.
Ночь.
Спрыгнул с вереи чёрный кот, исчез в потёмках.
В Ялани тихо.
В воздухе тепло.
Поют звёзды – внимаю. Густо, слаженно. И только чуть одна фальшивит, кажется. Венера, может? По неумению или сознательно противоречит?
Весь день задаю душе своей вопросы: откуда ты пришла, куда отправишься? – молчит, не отвечает – почему-то; может, сама не знает, так поэтому.
Стою, думаю:
Как начинаю искать Бога умом – не нахожу – ум Его ищет среди звёзд, как только сердцем восбо-лезную о Нём – и вот Он: светом душа переполняется.
Боже, будь милостив ко мне, не оставляй меня.
Запели на берегу Кеми девчонки. Прекратили. Затянул парень: «Осенний свет пробил листву…» – красивый голос – может, и Кемь плескаться перестала даже, её отсюда не услышишь, –
Загудели мотоциклы – умчались куда-то.
И я пропел беззвучно следом: «Осенний свет пробил листву, над нами листья летят в синеву…» – слов дальше не помню. Как обычно. Одну только до конца могу исполнить: «Не для меня придёт весна…».
Может, ко мне идёт машина – ослепила меня фарами… Нет, повернула. Остановилась возле дома Гриши Фоминых. Гулко собаки Гришины залаяли.
Да кто ко мне приехать может?!
Пошёл в дом.
Взял со стола конверт. Распечатал.
«Жду. Люблю. Соскучилась. Согласна».
Вспомнил, что у неё, моей Молчуньи, день рождения двадцать первого сентября.
«Успею», – подумал.
Постелил постель.
Весь день на ногах.
Уснул как убитый.
Глава последняя
Сон чудной привиделся мне этой ночью, странный. Словно выхожу я из своей квартиры в Петербурге, вниз по лестнице спускаюсь, выхожу из парадной, но оказываюсь не на улице Зелениной, а тут, в Ялани. И нормально будто, так и должно как будто быть. Я ничуть не удивляюсь этому. Направляюсь муравчатой улицей к родительскому дому. Вхожу. Посреди горенки, залитой солнцем, стоит стол, застеленный ярко-белой скатертью, за столом сидят Молчунья, мама моя и моя бабушка Анастасия. Перед ними на столе лежит младенец, туго спелёнутый, пелёнки золотого цвета.
– Кто это? – спрашиваю.
– Дочь твоя, – отвечает бабушка.
– А как зовут её? – интересуюсь.
– Воскресение, – называет бабушка. – Анастасия.
Трое суток ел чёрный хлеб, посыпав его солью-каменкой, и запивал сырой водой. Вот и сегодня. Вовсе уж вкусно.
Сходил на Монастырское озеро, к отцу Иоанну – служит он там теперь в часовне, а заодно её и охраняет – от
Шёл туда – видел, возвращаясь назад – остановился. Венки на обочине. И корзина с цветами.
Дима…
И он был, как я сейчас только узнал, у отца Иоанна. После него ко мне заехал. Грустный. Хозяйство его банкротят, передают кому-то за бесценок – кавказцам, вроде. Посидел недолго Дима у меня, заторопился – жена Татьяна дома, дескать, ждёт, баню истопила. А ему ещё к сестре до Полоусно съездить надо было. Поехали. За рулём его племянник,
