Небо на западе опять пунцовое. Гремит в той стороне, раскаты грома из-за ельника доносятся.

Дождя в Ялани, видим, не было.

Первым, около своего дома, выпрыгнул из тележки Гриша, со всеми до скорого свиданья попрощался, всех к себе в гости прежде зазывая; пошёл, долговязый, к воротам – ждут там его, в ограде, собаки, и он по ним соскучился – пожалуй.

Я после слез, на перекрёстке.

Володя поехал к свояку – Петрушу ставить. Крикнул мне с трактора, со своего сидения: завтра приеду, мол, проставлюсь.

Ну, дескать, ладно, будем с Гришей ждать.

Поехал Володя дальше, оглянулся я – как на кого-то. Таня взглянула на меня пытливо, после – на дочь свою – на Галю.

Пришёл домой.

Встал у окна на маминой веранде сначала. Дождался, когда «москвич» вырулил из Линьковского края и в Городской свернул – направился в город.

Что-то и от меня уехало как будто – и не вернётся.

Поужинал варёной щучиной. Молока выпил – купил вчера у Плетиковых литр.

Включил телевизор. Выключил его тут же. Шнур выдернул из розетки – от грозы – та намечается.

Взял Евангелие. Открыл Книгу на закладке.

Прочитал:

«После сего я услышал на Небе Громкий Голос (как бы многочисленного народа), который говорил: „Аллилуйя! Спасение, и Слава, и Честь, и Сила – Господу нашему, ибо Истинны и Праведны Суды Его, потому что Он осудил ту Великую Любодейцу, которая растлила Землю любодейством своим, и взыскал Кровь Рабов Своих от руки её!“…

…и схвачен был Зверь, и с ним – Лжепророк, производивший чудеса пред ним, которыми он обольстил принявших начертание Зверя и поклоняющихся его изображению. Оба живые брошены в Озеро Огненное, горящее серою, – а прочие убиты Мечом Сидящего на Коне, исходящим из Уст Его (и все птицы напитались их трупами)».

Отложил Книгу. Подумал, вспоминая.

Поднялся на балкон.

Ильина дня дождь ждать не стал, вижу. Разразился. Хлещет на балконе. Плахи пола лиственничные – порозовели. Походил по ним, мокрым и тёплым, босыми ногами – приятно.

Гремит. Сверкает. Над Яланью. Ливень такой – и ельника не видно.

Переживаю – за свежесмётанный зарод Володин – прольёт его, зарод, насквозь, неулежавшийся, и сено после загорит в нём – надо будет сушить и перекладывать, когда наладится погода. Надеюсь: может быть, и обойдётся – утоптан ладно, грамотно и завершен. Помилуй, Господи, помилуй.

Сверкнёт молния – на мгновение высветит в абсолютной темноте Ялань и дождь косящий, снова всё скроется во мраке, но у меня перед глазами выявится вдруг покос, на нём зарод, а на зароде девушка, и Чёрный отрок в колке замаячит – явный; давно меня уж не преследовал.

Представляю мастерскую – там, в далёком Петербурге. Вызываю в памяти лицо Молчуньи, которое вдруг начинает заменяться лицом Гали, чтобы стереть – моргаю часто; только исчезнет, тут же повторяется.

От юности моея враг мя искушает, сластьми палит мя; аз же надеяся на Тя, Господи, побеждаю сего.

Прости мне, Отче, согрешения мои и научи меня творить волю Твою.

Июль закончился, начался август. В Ялани, значит, уже осень.

Надо Молчунье написать – подумал.

Тут же решил: писать не стану.

Люблю тебя, моя Молчунья.

А кто ответил мне, не понял – громом как будто заглушило.

Пошёл спать.

Уснул не сразу. Но спал крепко, хоть и всю ночь гроза не утихала.