– И ветерок.

– И чё, что ветерок?

– И капли – редкие вон…

– Ну, дак и чё?

– Даты проснись!.. Дождя-то будто нет… И небо ясное.

– Надолго ли?

– А может, и наладится?

– Хрен с ней, пусть ладится. Не скидывай одеяло!

– Ты чё, не выспался ещё? Давай вставай. Хватит валяться. Сутки, ли чё ли, дрыхнуть будешь?

– И чё? И буду.

– Нет, вставай!

– Вставай, если тебе надо.

– Через тебя мне, чё ли, перелазить?

– Перелезешь. Не первый раз…

Марфа перевалила через Семёна ноги, села на него, как на бревно, и скатилась грузно на пол.

– У-ух, кор-р-рова многотелая, – простонал Семён.

– И ты подымайся. Дров помельче наколи – мне воду надо будет греть: в кухне добелить и пол вымыть в избах. Мишка-Керогаз вон, Винокур, уже прошёл – свет скоро загорит. Вставай, вставай, а то спихну счас. Ишь, развалился. Потом некогда будет – на Пятачок, на вашу сходку… да к бригадиру за конём… Время самое просить, пока с похмелья он, а опохмелится – и не допросишься. Вставай-ка.

Сказала Марфа так и вышла из горенки. Семён нехотя поднялся и стал одеваться.

В полдень осеннее солнце, насквозь пробегая промытые к зиме стёкла окон, тёплыми, благодушными пятнами ложилось на натёртый с песком дожелта, влажный ещё пол прихожей. Стены и потолок выбеленной только что кухни сияли.

Марфа, выжимая в ведро тряпку, думала, какие коврики ей бросить на кухне, какой – возле порога и какою скатертью накрыть праздничный стол. Как завтра разместить за ним гостей – вот Марфа думала ещё о чём.

К дому, разрезая колёсами жирную грязь, подкатила телега, запряжённая гнедым, приземистым конём с коротко стриженной гривой. На дуге беспечно золотился и радостно потренькивал колоколец. На телеге по одну сторону сидел правивший Семён, по другую – его приятель лучший, Чекунов Константин, родом из Подъяланной.

– Тпрр-рр, милай!

Конь ткнулся мордой в ворота, резко отдёрнул морду от ворот и, чуть спятившись, остановился. Испуская пар, просыхающие на солнце ворота блаженствовали от тепла, только поэтому, наверное, к неслыханно нахальной выходке коня и отнеслись спокойно – не заворчали.

– Товариш-ш ляйтенант!! – позвал Семён. На фронте Семён не был, в армии не служил и в воинских званиях не разбирался, а – «ляйтенант» – возможно, потому, что слово это для него звучало более значительно и более подходяще относительно жены, чем любое другое из военной табели.

Марфа бросила в ведро тряпку, распустила подоткнутую юбку и, вытирая об неё руки, направилась к окну.

– Марфа! Я поехал, – доложил Семён. – Вынеси дождевик… на всякий случай, так сказать… и… Стой-ка, стой-ка!

Марфа кивнула вопросительно. Семён продолжил:

– И бражки… литрочку.

– А две не хошь?!

– Да не мне-е-э, – заёрзал Семён на телеге. – Ты посмотри-ка вон… Марья Костю за поросятами в Чалбышеву отправила, а куда он такой… без опохмелки-то… вон как его карёжит, разве ж можно!.. Ещё в дороге как помрёт!

– Дак Марья пусть и похмелят! – крикнула Марфа из избы, разглядывая через слегка искажающее стекло Костю.

– Марфа! В похмелье-мать! – взмолился тот, сложив руки, перед святым как будто ликом. – Дома ни капли, как в пустыне! Ублажи. Век помнить буду – не забуду.

– Больно надо, – сказала Марфа, и в окне её не стало видно.

А через несколько минут появилась она в воротах с дождевиком и банкой бражки, заигравшей на свету искристо и оранжево.

Семён подмигнул исподтишка другу, взял у Марфы дождевик, бросил его на телегу, затем с крайне безразличным видом принял из Марфиных рук банку и передал её приятелю.

– Не уходи пока, – сказал Семён жене. – Сейчас, недолго он… и… банку сразу заберёшь.

– Ну! Если загуляшь… – сказала Марфа мужу, но глядя при этом на Костю.

– Да я с чего?