– Семён, у магазина тормозни, – просит заранее Костя.

– Курево взять? – спрашивает Семён.

– Курева хватит… белую возьмём.

– Костя! – вскидывается Семён. – Ни копейки, честно слово. Марфа утром все карманы вывернула.

– Да есть. Не надо.

– Но?! А поросята?

– Поросята – поросятами, а беленькая – та сама по себе. За дурака-то не считай: я прокурору своему сказал, что поросята нынче по тридцатнику.

– Дак так и есть. Чё, разве меньше?

– За двадцать пять у Гринчучихи сторговался… Правда, малюсенькие, как бобы.

– Чё, преждевременные, чё ли?

– Хрен бы знал… А мне-то – чёрт с ём.

– Ух, ты-ы! – пришёл в восторг Семён от Костиной изобретательности.

– И чё, поверила?

– А с кем ты едешь и куда?… Ты подожди, а я моментом.

Костя не по-литературному, а по-своему поздоровался с толпившимися на крыльце и около крыльца женщинами и под их тычки и «величания» протиснулся в магазин.

Семён подъехал к телеграфному столбу, слез с телеги и стал проверять упряжь, хлопая Гнедка по бокам и выдирая из его гривы и хвоста репей.

– Конь. Смешное, парень, дело – ко-о-нь. Ты вот – конь, а я вот – человек. Один – человек, но тут всё ясно, другой – собака, третий – бык, а ты вот, парень, конь. Смешно-о-ое дело.

Гнедко заржал. Семён продолжил:

– Да, парень, вот тебе и «и-гы-гы». И – ржёшь – вот тоже. Посмотрел бы я на тебя, если бы голова у тебя была человечья, ноги собачьи, рога бычьи, а хвост – тот бы… ну, хошь свинячий. А-а, нравится? Не нравится. Кому же станет по душе, когда в тебе не от тебя всё. То-то… Сытый ты, брат. Сытый. Жрёшь много – не по способностям, а вкалывашь мало – не по возможностям. Чего косишься? Чё, не правда? Ишь, какой гладенький, ишь, какой справненький. Эвон чё, а, эвон чё. Шерсть-то… Шерсть бы тебе овечью. А-а. Ну, чё, ответь, ты, парень, делашь? Воду – ту разве что с Аркашкой привезёте Плетикову. Смотри-ка, тяжесь там кака. Не пашут же на тебе, не боронят… Ох, и сы-ытай, ох, и спра-авный. Ну-ну. А рот тебе бы… рот тебе бы…

– Поехали, – объявил вдруг подошедший тихо Костя. – Счас только сапоги от грязи сполосну вон, ато…

– Взял?! – спросил Семён, вожделенно поглядывая на белую головку поллитровки, высовывающуюся из кармана брюк склонившегося над лужей Кости.

– Взял.

– Дану?!

– А долго ли… Бабы, правда, чуть не разорвали: трусы лохматые и полотенцы… китайские, ли чё ли… там завезли, дак – как собаки… Давай-ка к Гришке, чё ли уж, Носкову. Пить в телеге же не будем – не бичи какие, не туристы. А у него и бабы дома нет счас, но, и на краю Ялани все же. Пока до Маньки и Марфы дойдёт… где мы уж будем! У Гришки ельчики и огурцы – хорошо солит. Я как-то заночевал, дак что ты, славно… И медовуха – та всегда уж.

– Э-э! Гнедко, трогай! – понукнул Семён. Гнедко, словно учтя укоры Семёна в своей сытости и лености и устыдившись, припустил с места.

Колоколец, рассыпаясь лучами в окнах выстроившихся вдоль дороги и исходящих паром после месячной сырости домов, запел походную.

Закатное солнце обагрило сочно яланские поляны и ельник. Суета дневная постепенно улеглась и сменилась предвечерним спокойствием; обозначилась резче безмятежность природного величия.

Вот и ещё один день перекочевал в прошлое, перекочевал, но оставил, наверное, у всех-у людей, у животных и у птиц, разлетающихся на ночёвку, – в памяти до самой смерти ощущение чего-то яркого и светлого, оттолкнувшего в беспамятство безвременный сгусток чего-то мокрого, грязного, мрачного, бездеятельного и безрадостного.

Носков Григорий, хозяин, сидя лицом к окну, пьяно жмурился от солнечного света и пытался спрятаться от него в тень оконного переплёта, разговаривая при этом с Семёном. Костя, положив ладошки на стол, а голову – на ладошки, широко открывал глаза, что нелегко ему, похоже, удавалось, и делал вид, будто участвует в беседе.

– Ты, может, полежишь немного, отдохнёшь, – предложил Косте радушный хозяин. – А то, гляжу, сморило тебя вроде.

– Нет! – сказал, как отрезал, Костя. Чуть погодя добавил веско: – Чекунов за поросятами поедет!

– Да ты уж брось-ка, парень, а! Каки уж сёдня поросята! Ночь скоро, солнце вот-вот сядет, – сказал Григорий, заглядывая в окно на скрывающийся за узкой, плотной полосой туч, возникших вдруг за ельником, красный диск. – Почти уж село.

– Уже и едем… и поехали уже… ик-ка! – залепетал Костя и, приподняв над столом голову, отыскал глазами Семёна. – Ага, а, Сеня?… Ты, дорогой, ему