На второй день Фиона сказала по дороге домой:

– Я хотела еще раз попросить взаймы. Верну, как только мне заплатят.

– У тебя нет денег? – спросила Нора.

– Я думала на неделю съездить в Лондон, пока лето не кончилось, а потом начну работать. Многие из училища туда снова поехали, и мне придется где- то остановиться.

– В Лондон? Только на каникулы?

– Да.

Нора была готова сказать, что ни разу не была в Лондоне и тоже не прочь прокатиться, но осеклась.

– Сколько тебе нужно?

– Я надеялась на сто фунтов. Верну сразу, как получу чек. Девчонки говорят, что в этом году там все подешевело и в магазинах одежды, и на ярмарке. А мне нужно в чем-то ходить на работу, да и на выходных буду много где бывать. Мне без одежды никак.

Нора задумалась, не упрек ли это в ее адрес, но промолчала и сосредоточилась на дороге. Ей много чего хотелось сказать – например, что ей приходится ежедневно вставать и отправляться на работу, чтобы платить за Фиону, что на счету каждый пенни. Ее не утешало, что деньги вернутся, когда дочь получит чек. Ее угнетали пустые траты и расходы вообще.

Она хотела поговорить с Фионой в выходные, но так и не собралась с духом. В субботу утром, лежа в постели, Нора заключила, что лучше отказать Фионе, если тема снова всплывет, но днем решимость ее поостыла. Ей хотелось лишь одного – не затевать нового обсуждения, не рисовать себе, как Фиона транжирит в лондонских магазинах. Разговоры на эту тему, доводы дочери почему-то вызывали у нее гнев.

Днем было холодно, небо грозило дождем. Сидя с газетой у окна, Нора заметила Донала, который шел к дому с большой коробкой в руках. Она приучилась не донимать детей расспросами. В детстве, когда она приносила какую-нибудь посылку, мать обязательно спрашивала, что внутри, а если приходило письмо, мать живо интересовалась, от кого оно и что в нем за новости. Нору это неизменно раздражало, и она старалась не вмешиваться в дела детей.

Позднее, заглянув в дальнюю комнату, она увидела, что Айна и Донал стоят на коленях перед кучей фотографий возле той самой коробки.

– Донал снял беспорядки в Дерри и пожары в Белфасте, – пояснила Айна.

Донал был настолько погружен в изучение плодов своего творчества, что даже не поднял глаз.

– Но как же ему удалось? – спросила Нора.

– С экрана, – ответила Айна.

Фотографии были очень большие. Секунду на них посмотрев, Нора опустилась на колени – взглянуть поближе. Понять, что на них происходит, было трудно, хотя она различила пламя и бегущих людей. Все выглядело нечетко, почти размыто.

– Тут я передержал, – пробормотал Донал, словно говорил сам с собой. Она отметила, что заикания нет, и так обрадовалась, что решила вести себя осторожно и не критиковать.

– Проставь сзади даты, – посоветовала Айна, – даже если получатся разные.

– Я куплю в “Годфри” стикеры, – ответил Донал.

Нора на цыпочках ушла из комнаты в кухню. Интересно, видели ли эти снимки Маргарет и Джим. Она подумала о стоимости фотобумаги и времени, которое Донал провел в подаренной ими лаборатории.

Вечером они смотрели девятичасовые новости. Во время репортажа о событиях в Дерри и Белфасте даже Конор сидел тихо и выглядел мрачным. Нора за всю неделю не видела ни одного выпуска. Сейчас, когда люди в Белфасте бежали по улицам, спасаясь из горящих домов, картинка напомнила не то военный, не то послевоенный ролик, который она много лет назад видела в “Астор Синема”. Но это происходило сейчас и творилось поблизости.

– Как по-твоему, здесь будет то же самое? – спросила Фиона.

– Что? – не поняла Нора.

– Насилие, беспорядки.

– Надеюсь, что нет, – сказала она.

– А что будет с беженцами?

– Они хотят пересечь границу, – ответила Айна.

Донал расчехлил камеру и навел ее на экран.

В следующую субботу Нора пригласила на чай Джима, Маргарет, Уну и Шеймаса, чтобы отпраздновать окончание учебы Фионы и успехи Айны. В шесть часов семья уселась за стол, который раздвинули, как на Рождество. Шеймас сидел рядом с Конором и занимал его беседой, обсуждая футбольные правила. Нора заметила, что больше он почти ни с кем не общается, и сделала вывод, что Шеймас нервничает. Девочки приготовили салаты; еще было холодное мясо в кисло-сладком соусе, а также свежий черный хлеб, который Нора испекла сама.

– По-моему, это ужасно, – сказала она. – Я про тех бедолаг, что выкурили из собственных домов.