Правда, та штука, что надели на Эдуардо, выглядела еще устрашающе. Одни острые шипы, впившиеся в кожу, чего стоили. Плюс желто-черный камень, выглядевший как волчий глаз, очень сердитый, надо сказать.

Рядом с лежащим пациентом уселись помощники Луазини, взяли его за руки и, сосредоточившись, закрыли глаза. Видно, эти господа обладали силой, подобной силе Максимильяно и Лиопольдины. Затем главный лекарь нажал на «глаз», оказавшийся ровно напротив середины лба Соло ду Помпео. Камень мигнул и резко ушел вниз. Над его острыми краями выступила кровь.

Я судорожно вздохнула и зажмурилась. Секунд на пять, потому что стоять с закрытыми глазами не могла. Так было еще страшнее.

Затем Луазини опустился на колени возле головы ректора, положил руки на обруч. Послышался треск, из ободка показались очередные колючки, на этот раз направленные наружу. Они-то и проткнули ладони лекарю насквозь. Тот даже не поморщился, не сбился с ритма, продолжая речитативом читать заклинание.

Некоторое время больше ничего не происходило. Присутствующие молчали, я даже не моргала, во все глаза, следя за происходящим. И, наверное, только поэтому сумела увидеть это. Нечто, что под действием магических слов, выползало из головы ректора.

– Прозрачный червь, – пришла первая мысль от Солнышко. – Дождевой.

И я не могла с ней не согласиться. Существо, чья призрачная задняя часть все еще находилась внутри, конвульсивно извивался, как будто стараясь вырваться из лап заклинателя Луазини. Пока это ему не удавалось.

Я перевела взгляд на лекаря: потный, бледный, почти бескровный. Его руки дрожали, а слова заклинания действовали на червяка все хуже. Червь же, наоборот, будто бы увеличился в размере. Кольца налились, стали хорошо различимы. И от паразита в сторону Луазини поползла подозрительная дымка. Впрочем, присутствующие при операции близнецы ждать не стали, когда она достигнет лекаря, сгрудились рядом, отдавая тому силу.

Луазини моментально посвежел. Взбодрился и, наконец-таки, вытащил червя. В тот момент, находившийся в бессознательном состоянии ректор, страшно закричал. Да что там, взвыл, будто зверь, задергался. Только стараниями помощников лекаря, а потом и деканов, его удалось успокоить. Еще раз душераздирающе взревев, отчего у меня по коже пронеслось стадо мурашек, Соло ду Помпео затих.

– Все! Сильный, зараза, – сказал Луазини и принялся запихивать замершего в скрюченном виде червяка в магическую ловушку. – Можно отправлять Эдуардо в лазарет. Похоже, он задержится у меня надолго. Паразит прицепился к магической жиле, пришлось прижигать. Боюсь, Эд потерял способность пользоваться магией жизни. Со смертью точно неясно, возможно, восстановится хотя бы частично, но жизнь – точно нет.

– Спаси Предопределение, – выдохнул Палиано. – Пусть Оно будет к нему милосердно.

Остальные промолчали, да и что они могли сказать. Для существа, всю жизнь чувствовавшего искру магии, потерять ее в одночасье значило стать инвалидом.

– Этого пока заморозь, Илиан, – подал голос Маар. – Нужно изучить, считать информацию. На Эдуардо не должно остаться и тени подозрения.

– Конечно, – кивнул лекарь. – Сделаю в лучшем виде.

Он бросил последний злобный взгляд на паразита и убрал ловушку в чемоданчик.

Деканы помогли с транспортировкой больного, в подземелье остались только мы и Палиано.

– Что теперь, господин куратор? – задала Кора мучавший всех нас вопрос. – Какие будут распоряжения?

– Вначале есть, мыться и спать. Завтра нас всех ждет сложный день.

Друзья благополучно промолчали и расспрашивать его не стали. Ну и правильно, как говорится, меньше знаешь, крепче спишь.

Из всего перечисленного мы сумели разве что перекусить. Я как раз ела вкуснейшие голубцы с подливой и пыталась одновременно вести допрос Палиано.

– Я что хочу спросить, – частила с набитым ртом, пока декан не сбежал. – Все думала-думала, да не придумала. А как сбежавшие в другой мир фениксы смогли выжить без Сердца? Ведь без него их потомки должны были стать кем угодно, но не мономорфами, способными к обращению.

– Хороший вопрос, Груша, – вздохнул Палиано, отодвигая пустую тарелку. – Есть предположение, что фениксы сумели создать искусственное Сердце. Иначе способность менять ипостась давно бы растворилась в веках. Но… Искусственное на то оно и искусственное, что не может полностью заменить настоящее. После смерти феникса, впрочем, как и любого другого предателя-мономорфа, ипостась отправлялась в Недосердце, чтобы спустя время, вернуться к избранному. Тому, кого выберет не оно само, а укажут хозяева. Однако число существ, обретших способность оборачиваться, всегда было одинаково. Ровно столько, сколько выжило после перемещения в другой мир, за минус тех, кто умер уже здесь, в вылазках. Остальные являлись хоть кем, но не мономорфами, как ты и сказала.

Тут проснулась виверна и категорично заявила: