были расцелованы щеки, руки и (вниманию дамских угодников!) кончики пальцев. Я успел выпить, плотно закусить и перекинуться парой слов с незнакомцами, столовавшимися с Вовочкой, в то время как последний только-только переместился в район четвертого пальчика. Медлительность действа объяснялась тем, что эстет, милуя пальчики, как-то ласково их называл и даже посвящал им четверостишья. Так и не дождавшись внимания хозяина стола, незнакомцы дружно откланялись, не забыв перед уходом наполнить бокалы, с которыми (верно, едва влажными) и подсели к Вовочке, решив, что он обмывает выход очередной книги. Когда же главный вакхист закончил свои сексуальные забавы и, соответственно, заметил отсутствие некоторых граждан, то сказал мне, усмиряя дыхание: – Ты знаешь, кто это был в сером костюме?

– Судя по размеру бокала, с которым он отчалил, твой самый большой поклонник, – попробовал угадать я.

– Это был… – и он назвал фамилию некогда модного писателя, которого в свое время пытались сравнивать с Булгаковым.

– Точно, – сказала Таисия, – это был он. От него ушла жена, и он начал пить.

– Ну, положим, пить начинают не только, когда жена уходит, – возразил я. – Вон Владимир Константинович начинает пить, когда жена приходит.

– Кстати, а не выпить ли нам за прекрасную Таисию? – воскликнул Вовочка – божий человек, обратив на себя внимание тех, кто, по-видимому, еще не подходил к его столу, и пока я наливал, что-то шептал себе под нос, водя пальцем в воздухе. И вдруг продолжил нараспев: – «Та – я, рас – тая…»

– Сударь, вас зовут, часом, не Игорь Северянин? – перебил я его, решив, что запас гениальности у Вовочки на этом иссяк.

– Кто вы, незнакомец? – в тон мне вопросила Тая (кстати, так и не растая) и посмотрела на поэта сквозь фужер с шампанским.

– Кто? – переспросил Вовочка, глядя почему-то на меня. – А правда – я кто, Тимофей Бенедиктович?

– Чудо природы, – сказал я. – На тебя уже весь зал смотрит. Если все они разом подойдут…

– Они уже подходили, – тряхнул головой Вовочка. – И после их ухода у меня возникло такое ощущение, что «История сослагательного наклонения» давно издана и читается народом взахлеб. Таисия, выходите за меня замуж. Я муж хороший. Могу предоставить шесть рекомендательных писем от предыдущих жен. По вечерам мы будем слушать с вами джаз. Представьте себе: за окном снег, вьюга, а мы, обнявшись, сидим у камина и слушаем Бесси Смит. «Do your duty», парень – поет она, – не хрена дурака валять! А ведь ее не стало еще в 37-ом…

– В 37-ом? – удивленно переспросила Таисия. – Почему в 37-ом?

– Ежов расстрелял, – важно ответил Вовочка. – Она там у себя в Америке вела неправильный образ жизни: пила, курила, на профсоюзные собрания не ходила, с нехорошими тетками хороводилась – кто ж такое терпеть будет? Да они все померли – и Билли, и Элла, и Сара…

– Это какая Сара? – втиснулся в разговор я. – Тетя Сара с дома номер 23 по Малой Арнаутской, где самый грязный двор по всей Одессе?

И вот именно тут наша славная гостья провозгласила н е ч т о, положившее начало всем моим настоящим и будущим мытарствам. Потрогав почему-то пластырь и убедившись, что он никуда не сбежал, она негромко сказала:

– Но ведь их же всех можно теперь в о с к р е с и т ь. Мой предпоследний муж работал в какой-то зарубежной фирме, которая успешно этим занималась. Правда, это стоит больших денег и не так, чтобы окончательно…ну, там есть какие-то ограничения, атак… не знаю. Короче, я в это не верю.

После такого неожиданного заявления мы все как-то разом онемели. Таисия с чего-то вдруг полезла в сумочку и принялась там наводить шмон, Вовочка – божий человек хотел было что-то сказать, но передумал, а рот закрыть забыл. Я же, усмехнувшись про себя, взял со стола La Carte de Vins и начал изучать ее непонятно зачем. Оцепенение длилось не больше минуты, но и та показалась мне вечностью. Наконец Вовочка, будто его снова включили в сеть, ожил и даже шлепнул губами.

– Вы не находите, что эти маслины уж слишком горчат? – спросил он, глядя мимо нас. – Я, кажется, перебрал.

Пришлось согласиться с ним и заказать кофе.

Таисия, закончив рыться в сумочке, тоже отметилась словцом.

– Извините, – промямлила она, – я, наверное, что-то не то сказала?

– Нет! – закричал Вовочка – божий человек. – Вы очень хорошо сказали. Мы сейчас выпьем, а потом решим, кого будем воскрешать первыми.

Он же, впрочем, сам единолично и решал, вычеркивая из списка одних и внося в него других кандидатов, временами споря и даже ругаясь с собой. Так, в пару к Билли Холидей он решил поначалу добавить и ее муженька, тенор-саксофониста Лестера Янга, но тотчас одумался и принялся костерить пьяницу и драчуна, который бил несчастную почем не зря. Без вопросов он воскресил оркестры Дюка, Каунта и Глена, а также Майлса Дэвиса, Сару Вон, Милдред Бейли, Эллу, само собой, Оскара Питерсона и Морсалеса на всякий случай.

– А Морсалеса-то ты чего сюда приплел? – насторожился я. – Он жив-здоров и занимается наподобие тебя джазовым агитпропом.

– Да? – удивился Вовочка и сделал глупое лицо. – Ну, тогда Чарли Паркера. Он-то уж точно помер лет триста назад в Париже в будуаре одной герцогини, непонятно, правда, сам или с чьей-то помощью. Жаль, что я там со свечкой не стоял. Какого черта ему было делать в этом будуаре? Кстати, это мы и выясним, когда вернем его сюда.

Пожалуй, не столько таисино заявление, сколько этот пьяный вовочкин бред всё для меня и решил. Не враз, не там, за несвежим столом – спустя время, уже дома, когда я сидел в своей избушке и пытался сыграть без помарок эллингтоновскую «I did not know about you». По всегдашней скромности и непритязательности своему исполнению этой вещи я предпочитал исполнение Эллы Фитцжералд с ее томлением и скрытой, подобно притихшему в топке