Глуховский боялся. Он был настороже, нервничал и, пытаясь успокоиться, думал о приятных вещах. О деньгах.

Оказывается, ему платили не в рублях, а в долларах, которые оседали на счет в швейцарском банке. Всеволод с удовольствием прикидывал, на что он их потратит и сколько ему еще подкинут щедрые дяди из Лэнгли.

На дом ему не хватит, конечно, но купить хорошую машину он сможет. И снять хорошую квартиру где-нибудь в Париже. Не на Риволи, конечно, но тоже в приличном месте…

Думая так, Глуховский приходил к выводу о том, что покидать Союз рановато, сперва надо накопить на домишко… Ну, мистер Блайн будет только рад тому обстоятельству, что агент Семь-Ноль-Пять задержится «в тылу противника». А не тот ли это Блайн, что курирует Восточную Европу?..

Едва я поднял рацию, чтобы сообщить полковнику, как дверь в мое убежище распахнулась, и на пороге нарисовался Всеволод.

Черноволосый, в очках, в безукоризненной паре, он больше всего смахивал на студента-отличника. Это был он. Предатель. Мещанин, для которого родина там, где лучше кормят.

– Что вы здесь делаете? – прозвучал резкий голос Всеволода.

Его острый взгляд метнулся на рацию в моих руках, и худое лицо исказилось, мысли заметались.

Выудив из заплечной кобуры пистолет, Глуховский спросил осипшим голосом, раздельно и четко:

– Кто. Вы. Такой.

Я замер, глядя в черное дуло. Подобные моменты я видел только в кино.

– Опусти пистолет, – прошептал я, напрочь забыв о внушении.

– А иначе? – поднял Всеволод бровь.

– А иначе мистер Блайн будет очень недоволен.

Глуховский вздрогнул, и я, пользуясь моментом, нажал на кнопку. Лампочка засветилась.

– Боюсь, агент Семь-Ноль-Пять, вам не удастся снять со счетов в «Креди Сюисс» ваши иудины сребреники!

Всеволод взвизгнул, его лицо добропорядочного обывателя словно обрюзгло, а рука с пистолетом дернулась вверх.

Лишь теперь я догадался воздействовать на Глуховского. Тот не смог вскинуть руку, я ему этого не позволял. Грохнул выстрел. Пуля ушла в пол. Еще раз, еще… Всеволод тужился, напрягался, но рука его никак не могла подняться.

В этот момент в дверях показался полковник, за ним маячил Глеб Серебренников. Они вдвоем ворвались и скрутили Глуховского.

Тот извивался, рыдал, бился в конвульсиях, противно повизгивал – очень ему было неприятно потерять доллары.

Всеволода увели, и я без сил опустился на стул.

– Спасибо вам, товарищ Мессинг, – сказал Михаил Иванович, протягивая руку.

Я потянулся ее пожать, сообразил, что в правой у меня рация, положил ее к себе на колени, уронил аппарат на пол, но все же ответил на приветствие.

– Служу… э-э… Советскому Союзу!

И это была не шутка.

В дверь постучали, потом раздались резкие звонки. Я открыл дверь и увидел молодого офицера. Он был в штатском, но уж коли ты привык носить мундир, никаким костюмам не скрыть выправки.

«Вас хочет видеть Никита Сергеевич, – сказал он вежливо. – Не могли бы вы поехать прямо сейчас?»

Я последний раз бывал в Кремле ровно десять лет назад и уже отвык от подобных визитов. Но согласился тут же – куда деваться?

Правда, привезли меня не в Кремль, а на загородную дачу.

Там были Хрущев и Фрол Козлов, секретарь ЦК[58].

Не здороваясь, не разводя церемоний, Никита Сергеевич сказал:

«Сложилось тяжелое положение. Мы стоим на пороге войны с Америкой. Империалисты никак не успокоятся, злыдни! Привыкли, что весь мир для них одних, что все им кланяются и на цырлах ходят. Мы не хотим войны, но уступать тоже не можем. Если мы сейчас отдадим Кубу, завтра придется отдать Венгрию[59]. Так мы все уступим, до самых наших границ! А дальше что? Советский Союз им отдать? Американцы тоже не хотят уступать. Вы можете узнать, что на уме у Кеннеди?»

«Не могу, – ответил я. – Я не умею читать мысли на таком расстоянии. Мне надо видеть человека, держать его за руку. Даже если бы Кеннеди находился в соседней комнате, я бы и тогда не смог узнать, о чем он думает».

Хрущев пришел в раздражение.

«Но мы не можем отправлять вас в Америку! – резко сказал он. – Понимаете вы это? И вряд ли Кеннеди позволит вам держать его за руку! Вы в курсе того, что сейчас происходит на Кубе?»