Василием?»

Я поежился.

«Для Василия будет лучше, если о нем поскорее забудут, – очень осторожно сказал я. – Он не должен быть на виду. Иначе у него могут быть крупные неприятности».

«Я тоже так считаю», – кивнул Иосиф Виссарионович.

Потом мы выпили чаю с печеньем, курили и позволили себе минут пять ничего не делать – говорили о книгах, о женщинах, о погоде.

Когда пришла пора откланяться, я обернулся и увидел Сталина, погруженного в глубокую задумчивость. Склонив голову, он сосредоточенно размышлял о недоступных мне вещах, сдвинув брови. Таким я его и запомнил на всю жизнь.

Мне казалось, что наша жизнь в конце концов наладилась, устоялась. Аида постоянно бегала по магазинам, доставая для нашей маленькой квартирки то ковер, то буфет, то люстру.

«У тебя период гнездования!» – шутил я.

Аида фыркала только и оживленно заговаривала о следующей покупке, чтобы «гнездышко» стало по-настоящему уютным, своим, домашним.

Я не вмешивался, доверяя жене во всем – пусть устраивает наш дом сообразно своим вкусам и понятиям. Мне было хорошо – я ощущал небывалый покой.

Да, бывали неприятности по работе, так у кого их нет? Не могу же я, в самом-то деле, внушить всему моему начальству быть добрее или справедливее? А вот от коллег-артистов я никаких козней не ждал. Аида мне сама объяснила однажды, почему мне не стоит опасаться интриг и прочих пакостей. Потому что я – вне конкуренции! Другого такого, как я, просто не существует. Мне не с кем соревноваться, некому мне завидовать.

Конечно, завистников всегда хватает – им, к примеру, не дает покоя моя зарплата. Ну и что? Как они мне могут навредить? Меня заменить некому, и «по блату» мое место не занять!

Можно ли было сказать, что я обрел счастье? Наверное, да.

Маленькое счастье маленького человека, которому достался большой дар при рождении. С этим даром я справился, привык жить с ним, даже, вот, использую его, как певец использует свой голос, «для повышения благосостояния».

Все во мне пришло в некое равновесие, в лад со всем миром.

Хрущев меня не трогал, и ладно. Я понимал, конечно, что стоит Никите сказать хоть одно ругательное слово обо мне, и мой маленький мирок пошатнется. Однако я не верил в то, что Хрущев пойдет на конфликт.

Однажды он уже вызывал меня, давно, еще при Сталине, чтобы узнать о судьбе его сына Леонида. Всю правду я Никите не выдал, но, кажется, успокоил. И теперь мною перестали интересоваться, никто больше не зовет в Кремль, как бывало при Иосифе Виссарионовиче.

Интересная деталь: многие из тех, кого Сталин принимал у себя, ныне в опале, а я – нет. Поскребышев мог переплюнуть любого немца по части орднунга, но в журнал посещений он вносил лишь тех, о ком вождь не говорил особо, как обо мне, например.

Пять или шесть раз я бывал в кремлевском кабинете Сталина, но ни разу моя фамилия не появилась в поскребышевском «кондуите».

Похоже, что вождь держал меня про запас, на всякий случай, и не хотел, чтобы кто-то знал о его интересе к моей персоне.

Самое смешное заключается в том, что и Хрущев, похоже, следует примеру Сталина, хоть никто и не назовет Никиту вождем – не та величина.

У меня такое ощущение, что Никита совершенно не думает о том, что творит. Он разрушил многое из того, что создал Сталин, и все вокруг не развалилось до сих пор потому лишь, что у страны громадный запас прочности, а у народа – не меньший запас терпения.

Но не буду про политику. В общем, я пришел к выводу, что Хрущев тоже держит меня про запас – вдруг да пригожусь?

Это похоже на поведение больного, перед хворью которого медицина бессильна. Он обращается к знахаркам, пойдет поставит свечку в церкви, хоть и неверующий. А вдруг? А вдруг поможет?

Но я отвлекся. Это со мной сейчас случается, слишком я стал расслаблен и благодушен. А что? Имею право!

Имя я себе сделал, ныне мне уже не нужно кому-то объяснять, чем я занимаюсь. Достаточно назваться, и всем все становится ясно. Я – Вольф Мессинг!

Весь май мы с Аидой были на гастролях: Красноярск, Омск, Томск, Новосибирск…

Сели в поезд измученные, а вышли на Ярославском вокзале отдохнувшие. Покончив с делами, мы с женою разбрелись – Аида побежала по магазинам, желая приготовить нечто изысканное, а я заглянул в библиотеку, после чего просто отправился гулять.

Стояло то волшебное время, когда ночь еще не наступила, но сумерки уже погрузили город в прозрачную синеву. Люблю такие часы – они обещают тайну и даже знакомую улицу делают неузнаваемой.

Я не зря посещал библиотеку – случилось нечто необычное.

Мне удалось ощутить то, чего со мной никогда ранее не случалось.

Открывая в себе некую странную способность, я поначалу пугался, затем привыкал, смирялся, а под конец находил положительные стороны во вдруг