И мы гуськом спустились вниз.

Шли тихо, я шагал вторым, стараясь взять постороннюю мысль.

Отстроиться от моих попутчиков было непросто, но опыт был.

Было темно, в гулкой тишине был слышен шорох одежды и шагов, даже дыхание доносилось.

Звонко падали капли, неровные своды нависали сверху, давяще, угнетая рассудок.

Кто-то из мальчишек ойкнул, на него зашикали, и в это самое время я уловил чью-то мысль.

«Ти-хо!» – сказал я, и все замерли.

Пройдя вслед за Сеней немного вперед, я разобрал более четкую «передачу». Кто-то размышлял о кратких минутах удовольствия и долгих усилиях по заметанию следов.

«Он здесь!» – шепнул я и едва удержал рванувшегося Сеню.

Заслонившись рукой от фонарей, я различил слабый отсвет впереди и двинулся туда.

Вскоре мы вышли к своеобразному помещению – кубической комнате, вырубленной в желтой породе. Сюда вела узкая тропка по карнизу, наискосок, выше основного прохода.

Кабы не свет, то можно было и мимо пройти.

Сеня двинулся вперед, я за ним, а замыкал наше шествие Михалыч. На входе мы застыли все.

В «комнате» горела керосиновая лампа, освещая большой топчан, на котором лежал Федя, голый и связанный, с кляпом во рту. Увидев нас, он вытаращил глаза, а «морячок» сидел спиной к нам и точил большой нож – огромные лопатки шевелились у него под тельняшкой, а на лысой голове блестел блик.

«Встать, мр-разь!» – гаркнул Сеня.

«Капитан» даже не вскочил, а как-то ввинтился в воздух, роняя свой тесак, разворачиваясь и выхватывая из-за пояса наган.

Выстрелил сразу, но рука его дрожала так, что пуля ушла в потолок, выбив крошку (мамочка, мне ничего не грозило, уверяю тебя!). «Капитан» снова нажал на спуск, но у него кончились патроны, а дядя Сеня уже падал на него, как коршун.

Заработал кулаками, охаживая извращенца, но тот как раз извернулся, хватая свой ножище, и поранил дядю Сеню.

Мы с Михалычем бросились на помощь, и тут грянул гулкий бас:

– Всем оставаться на своих местах! УГРО!

Два парня в форме быстро проскользнули в «комнату» и растащили дерущихся.

– Он… Федьку нашего! – выпалил Сеня, задыхаясь и вырываясь.

– Разберемся, – спокойно сказал начальник и махнул пистолетом «ТТ»: – Этого арестовать.

– Я протестую! – подал голос «капитан».

Начальник брезгливо сморщился.

– На вашем месте я бы застрелился, гражданин Пацюк, – сказал он. Обратил внимание на меня и удивился: – Товарищ Мессинг? Вы?

– Я. Не выношу женских слез, товарищ… э-э…

– Потапов, начальник уголовного розыска. Ну, что, гражданин Пацюк? Попались-таки?

– Ваша взяла, гражданин начальник, – криво усмехнулся Пацюк.

– Пацан! – повернулся милиционер к мальчику, над которым хлопотала тетя Феня. – Что он тебе сделал?

– Н-ничего, дядя милиционер… – ответил Федя дрожащим голосом.

– Точно?

– Т-точно… Испугался только… Сильно…

– Попытка изнасилования, – кивнул Потапов.

И тут я ощутил, что Пацюк испытал облегчение. Я заглянул под его веснушчатый череп и словно окунулся в смрадные нечистоты.

– Товарищ Потапов, – негромко позвал я начальника, – тут, неподалеку, закопаны другие жертвы этого изверга… Мальчики… Трое…

Пацюк сжался и вдруг отпрыгнул, упал на колени, руками в наручниках порылся в песке, отрыл какой-то сверток и неловко вытащил пистолет.

Милиционеры одновременно бросили руки к кобурам, но извращенец сунул дуло в рот и нажал на спуск…

Потапов брезгливо отер каплю с сапога и сказал:

– Собаке собачья смерть. Пошли отсюда.

Вот так вот и кончился тот «скучный» день. Вечером я даже успел к тому самому ответственному работнику. Завтра утром сяду на поезд до Харькова, а оттуда уже в Москву.

Меня вызвали в Кремль 21 ноября 1949 года. Иосиф Виссарионович сказал при встрече: