индивидуальностью, но существует только в соотношении с другими игрушками, некоторые из которых — человеческие игрушки, поддерживают друг в друге представление о взаимной реальности. Подавляя в себе мысли о страданиях и смерти, они играют живых парадоксов — обманщиков, вынужденных скрывать от самих себя вопиющие безрадостные стороны своей жизни, если они хотят продолжать жить. В
Биографы и критики Микельштедтера полагают, что именно отчаяние по поводу невозможности для человека избавиться от марионеточных нитей, к несчастью совпавшее со случайными переживаниями, привело к тому, что он застрелился в день окончания работы над своей диссертации. Микельштедтер не мог принять очевиднейший факт человеческой жизни: никто из нас не контролирует то, кем является — истину, которая искореняет все надежды на то, что мы сможем безвозбранно обладать собой («быть убежденными»), без подчинения жизни, которая обрамляет нас в рамки своей нереальности («в риторики», как своеобразно назвал это Микельштедтер). Мы определены нашими ограничениями; без них мы не можем являться полноценными функционалами в большом спектакле сознательного существования. Чем далее мы продвигаемся к видению нашего вида без ограничений сознания, тем дальше мы отходим от того, что делает нас людьми в сообщества людей. По мнению Цапффе, ничем не ограниченное сознание способно предупредить нас о нашей лживости по отношению к самим себе, и погрузить в страдания Пиноккио. Демаркации индивида как существа, без посягательства на граничные линии, формируют его личность и сохраняют иллюзию того, что он является чем-то особенным, а не уродливым продуктом слепых мутаций. Преодоление иллюзий и производящих их действий — абсолютный контроль над тем, что мы есть, а не тем, кем нам нужно являться для того, чтобы мы могли выживать среди ужасающих фактов жизни и смерти — отвяжет нас от причалов самоограничения наших личностей. Урок: «Любите ваши ограничения, потому что без них никто перестанет быть кем-то».
Второе из основных определений Цапффе — о том, что наш вид должен перестать воспроизводить себя — немедленно приводит на ум череду персонажей из истории теологии, зовущихся гностиками. Гностическая секта катаров во Франции XII века была настолько упорна в своей идее о том, что мир есть место зла, порожденного злым божеством, что ее члены видели только два выхода: воздержание или содомия. (Подобная секса в Болгарии, богомилы, стала этимологическим истоком термина «buggery (англ. содомия)», происходящего из их практики эротической разрядки.) Примерно в то же время католическая церковь обязала своих священнослужителей к обету воздержания, что, впрочем, не останавливало тех от нередко оживленных сексуальных отношений. Цель этой доктрины (по легенде обязательной для тех, кто странствовал туда и сюда за Святым Граалем) заключалась в достижении благодати, а вовсе не в просветленном управлении репродуктивными затычками и горлышками. За этим исключением Церковь никогда не советовала своим последователям подражать своему аскетическому основателю, но прозорливо приветствовала размножение настолько обильное, насколько возможно. На иной от гностицизма и католицизма теологической орбите располагался немецкий философ девятнадцатого века Филипп Майнлендер (урож. Филипп Бац), так же предлагавший нон-коитальное существование в виде вернейшего пути избавления от греха пребывания прихожанином этого мира. Наше исчезновение, как следовало, не станет результатом неестественного целомудрия, но естественным феноменом, как только мы эволюционируем настолько, что начнем воспринимать свое существование как безнадежно бессмысленное и неудовлетворительное, и далее перестанем подвергаться побуждениям к воспроизводству. Как ни странно, но этой эволюции к отвращению к жизни будет способствовать растущее среди нас счастье. Это счастье может быть ускорено путем следования евангелистским принципам Майнлендера, направленных на достижение таких вещей, как всеобщая справедливость и милосердие. По мнению Майнлендера, только получив и отведав все какие только возможно в жизни блага, мы сможем понять, что ни одно из них не хорошо настолько, как небытие. В то время как средний пессимист удовлетворился бы обычной аннигиляцией человеческой жизни, предельной стадией в рассуждении Майнлендера было вызревание «Воли к смерти», содержащейся, по его логике, во всей вселенской материи.
Майнлендер зафиксировал свой мозговой штурм, наряду с другими опорными теориями, в трактате, название которого было переведено на английский как
Как человек с особым планом по поводу человеческой расы, Майнлендер не отличался скромностью мышлением. «Мы не являемся обычным человеком», — писал он однажды от третьего лица в стиле царственных особ, — «и должны дорого заплатить за право пиршества за одним столом с богами». В довершение всего в его семье царили самоубийственные наклонности. В тот день, когда была опубликована «Философия искупления», Майнлендер убил себя, возможно в приступе мании величия, а может быть поддавшись давней склонности к привлекательности исчезновения, назвав самую эзотерическую причину — «Деицид — Богоубийство».
Майнлендер полагал, что Воля-к-смерти, которая, по его пониманию, руководит человечеством, была духовно привита Богом, который в начале времен спланировал и осуществил Собственное упокоение. Существование, по всей видимости, ужасало Бога. К сожалению, Бог был невосприимчив к эрозии времени. И потому Его единственным способом освободиться от Себя была божественная форма самоубийства.
Покуда Бог существовал как единая сущность вне пространства-времени и материи, Его план самоубийства не мог сработать. Стремясь
