горле. С точки зрения пессимистов Творение бесцельно и бесполезно в принципе — и это худшая из возможных плохих новостей. Подобное настолько плохо и настолько дурно, что пессимисты могли бы ввести уголовное наказание за порождение созданий, способных сделаться пессимистами, если бы такая власть была бы неразумно дана им в руки.

Но лишенные природой прав, пессимисты полагают, что оказались втиснутыми в этот мир в результате свободного размножения позитивно мыслящих, которые вряд ли хоть раз задумывались о будущем. Независимо от точки нахождения подобных типов во времени, будущее для них всегда выглядит лучше настоящего, так же как настоящее всегда выглядит лучше прошлого. Сегодня уже никто не напишет, подобно британскому эссеисту начала девятнадцатого века Томасу Де Куинси: „Четверть человеческого несчастия, это зубная боль“. Зная то, что нам сегодня известно об историческом прогрессе по уменьшению человеческого несчастия, кто мог обречь детей на страдание от зубной боли в начале девятнадцатого столетия, или в предшествующие времена, вплоть до дней, когда хомо сапиенс с зубной болью был обречен прокармливать себя и дрожать на холоде? К несчастью для пессимистов, наши примитивные потомки не понимали и не видели, что их времена не лучшие для рождения детей.

Но существуют ли вообще такие времена, в которые люди могли бы ответственно заявить: „Вот хорошее время для зачатия детей“? В какие времена мы могли бы отметить достаточность прогресса по уменьшению человеческого несчастия, с тем чтобы наши дети могли быть рождены, и мы бы избегли кризиса оказаться разорванными собственным сознанием?

Беззаботные времена Фараонов или западной античности? Ленивую пору Темных Веков? Благие годы Промышленной Революции, а так же все ведомые промышленностью последующие периоды? Эпоху, когда прорыв в стоматологии избавил человечество от четверти его страдания?

Но нет тех, или их число очень мало, кто испытывает кризис сознания по поводу рождения детей, поскольку все дети появились на свет в лучшие возможные времена человеческой истории, или по крайне мере во времена достаточного прогресса по избавлению человечества от несчастий, и это времена в которые мы жили и в которые живем. Однако при этом всякий раз, когда мы оглядываемся назад на свое прошлое и отмечаем, что прогресс в сторону избавления человечества от несчастий в этом прошлом был недостаточен с нашей точки зрения, наше знание о будущем прогрессе по уменьшению человеческого несчастия практически ничем не отличается от знания раннего хомо сапиенс, логически предполагая, что подобный прогресс состоится. Несмотря на то, что мы способны размышлять о таком будущем прогрессе, мы не испытываем негодования по поводу того, что не сможем воспользоваться его благами, и мало кто из нас сможет. И никто не воспользуется из обитающих в будущих мирах, потому что в их будущем еще больший прогресс по уменьшению человеческого несчастия произойдет в медицине, социальном устройстве, политической организации, и в других областях, которые практически повсеместно полагаются важнейшими из тех, где человеческое существование нуждается в улучшении.

Настанет ли наконец момент в линии нашего прогресса по уменьшению человеческого несчастия, когда люди смогут искренне сказать: „Да, сегодня без сомнения тот самый день, когда настала пора заводить детей“? И этот день действительно будет тем днем? Никто никогда не скажет и не даже не подумает о том, что их времена те, на которые люди будущего оглянутся и возблагодарят небеса за то, что им не выпало жить в такую варварскую эпоху, в которую столь малый прогресс был совершен в сторону уменьшения человеческого несчастий, и в которую все равно рожали детей.

И хотя на это всем практически наплевать, но пессимисты скажут вам по этому поводу: „Никогда не было и никогда не будет наилучшего времени для рождения детей. Сегодня навсегда останется худшим днем для этого.“ Более того, пессимисты посоветуют всем нам не всматриваться в будущее слишком пристально, иначе там мы увидим оглядывающиеся на нас из радужной мглы своего несуществования и стыдящиеся нас лица нерожденных.

В своем объемном исследовании „Пессимизм“ (1877), Джемс Селли отмечал „что следует искать верной и ясной оценки жизни“ с „точки… которая бы не склонялась ни к благоприятному, ни к неблагоприятному полюсу“.

Путем такого заявления Селли отмел любые рассуждения о возможном разделение предмета. Люди являются либо оптимистами, либо пессимистами, вынужденно склоняются на тут или иную сторону, и между людьми нет никакого общего коммунального поля. Для пессимистов жизнь это то, чего не должно существовать, что означает, что пессимисты полагают, что на месте жизни не должно быть ничего, лишь небытие, пустота отсутствия творения. Любой, кто утверждает, что жизнь определенно должна иметь место — что нам не лучше было бы не рождаться, не оставаться пребывать навсегда в неге несуществования, и не быть уничтоженными — является оптимистом. Тут все или ничего: либо кто-то есть, или его нет — абстрактно говоря. Тем не менее на практике мы все являемся расой оптимистов, поскольку с момента появления сознания как безумные притягиваемся к полюсу благоприятности.

Более элегантным, чем Селли, в своем изучении пессимизма являлся американский романист и отчасти философ Эдгар Солтус (Edgar Saltus), чьи „Философия Разочарования“ (1885) и „Анатомия Отрицания“ были написаны для тех, кто полагает философские и художественные работы по пессимизму, нигилизму, и пораженчеству неразрывными для своего существования. Согласно Солтусу, „верной и ясной оценкой жизни“ будет верность и ясность во мнении о том, что человеческой жизни быть не должно.

Противоречие абсолютистским стандартам пессимизма и оптимизма, представленным выше, составляют „героические“ пессимисты, или даже скорее — героические „пессимисты“. Существуют такие пессимисты-самозванцы, которые с одной стороны подвержены притяжению к полюсу неблагоприятности Селли, однако с другой не считают нужным соглашаться с его тезисом о том, что жизнь это нечто, чего не должно существовать. В своем произведение