Здесь Шопенгауэр прямо заявляет о том, что для людей существование — это состояние демонической мании, а Воля к жизни — есть бес, овладевший „эфемерными и измученными индивидуумами“. В других своих работах он номинирует сознание как „несчастную ошибку жизни“. Просчет. Ошибка. Кроется ли что-нибудь за нашими улыбками и слезами, кроме эволюционного просчета?

Раскрыв ключевой мотив пессимистического воображения, Шопенгауэр сформулировал его предельность. Как уже отмечалось ранее, прозрения Шопенгауэра описывают некую философскую сверхструктуру, в центре которой находится Воля, или Воля к жизни — слепая, глухая и немая сила, толкающая людей на путь их несчастий. Невзирая на то, что идейную систему Шопенгауэра, в отличии от систем любого другого систематического философа, было не так-то легко проглотить и усвоить, ни один разумный индивид не станет возражать, что всякое живое существо ведет себя в точном соответствии с данной философией в ничем не стесненном ее изложении. Заведенные пружиной некой силы — назовем ли ее Волей, или elan vital (жизненной силой), или anima mundi (мировой душой), психологическими или физиологическими процессами, природой, или чем угодно — организмы оказываются несомыми ею до тех пор, пока не изнашиваются до последнего предела. В пессимистических философиях реальными оказываются только эти силы, но не объекты, приводимые этими силами в движение. Объекты являются лишь марионетками, и если вдруг такие объекты оказываются обладающими сознанием, то по ошибке могут принять себя за самодвижущиеся, так сказать способные самостоятельно выбирать свой следующий шаг. В этом и состоит ключевой мотив пессимистического воображения, ясно сформулированный Шопенгауэром: за занавесью жизни скрывается что-то жуткое, способное погрузить наш мир в кошмар.

По мнению Цапффе, сознание, продукт эволюционной мутации, толкнуло нас в трагедию. Для Микельштедтера люди могут существовать только как нереальности, которые сделаны так как сделаны и не могут быть сделаны иначе, потому что их руки движутся „богом“ филопсихии (само-любия) для принятия позитивных иллюзий относительно себе, или непринятия себя вовсе. У Майндлендера роль оккультного мастера-кукловода играет не шопенгауэровская Воля-к-жизни, а Воля-к-смерти, и именно она дергает нас за ниточки, заставляя танцевать в спонтанных движениях, подобно куклам- марионеткам, закрученным в кильватерной струе божественного самоубийства. По Банзену, бесцельная сила вдохнула во все черную жизнь и пирует на ней часть за частью, извергая себя в себя, непрестанно обновляя трепещущие формы своей трапезы. Для остальных, тех которые только подозревают, что в жизненной силе бытия что-то устроено не так, что-то, что они не в состоянии выразить словами, существуют искаженные тени страданий и смерти, которые преследуют их в ложном свете успокоительной лжи.

По аналогии с чем-то жутким, ощущаемым пессимистом за занавесью жизни, существуют некие злобные агенты, управляющие миром сверхъестественного ужаса. Тут было бы более правильно говорить о многих мирах сверхъестественного ужаса, поскольку эти миры меняются от автора к автору, подобно тому, как проявления человеческого фиаско варьируются от пессимиста к пессимисту. Даже в трудах одного автора источник нечто зловещего, обращающего в кошмар нашу жизнь, меняется от одного эпизода к другому, сохраняя лишь общую нить, общее состояние, неуклонно обращающее концепцию нашей реальности к худшему.

Например, в рассказе „Ивы“ британский писатель двадцатого века Элджернон Блэквуд полагает подобные враждебные силы пребывающими в природе. Его герои, сплавляясь в небольшой лодке по Дунаю, решают заночевать на острове, заросшем ивами, составляющем словно бы символическую фокальную точку этого региона, и где природа, этот могучий мастодонт, демонстрирует свой зловещий облик, видимый путникам только через таинственные знаки и звуки, наводящие морок и непрестанную тревогу. Рассказчик пытается выразить, что именно в ивах кажется ему угрожающим, и что отличает эти ивы от обычных опасностей бурной погоды, разыгравшейся в тот день на Дунае.