Рассказы и стихи о животных догматическим марксистам тоже не нравились. Сороки и медведи казались слишком мелкой темой по сравнению с грандиозными планами по переделке всей России. В 1932 – 1933 годах цензурой был запрещен ряд рассказов о природе Бианки и Чарушина под предлогом того, что они уводят детей в мир фантазий и приключений, далеко от советской действительности[429].

В то же время писателям пока еще удавалось защищаться публично. Нападки Кальма на Маршака в «Литературной газете» вызвали протесты Бианки, Житкова, Пастернака, Пантелеева, Белых, Зощенко, Вениамина Каверина и других. Их статья в защиту Маршака называлась «Против лжи и клеветы»[430]. В 1933 году сам Маршак опубликовал статью «Литература для детей», адресованную критикам с чисто утилитарными взглядами на литературу и склонностью к скучному морализированию в детских книгах. Маршак утверждал: чтобы правильно воспитывать детей, их надо знать[431]. Чуковский тоже заявил, что он скорее готов слушать детей, чем учителей. Дети учатся понимать реальность через мир фантазии, а игра слов и каламбуры помогают им овладеть языком.

Подвергшиеся атаке писатели не могли рассчитывать на помощь власти. В партийном постановлении от 1928 года «О мероприятиях по улучшению юношеской и детской печати» критиковалось отсутствие приключений и захватывающих сюжетов, обилие тенденциозной пропаганды в детских книгах, но вместе с тем указывалось на недостаток социалистического содержания, которое часто отсутствует или представлено неудовлетворительно[432]. Дилемма партии становилась еще яснее в постановлении 1931 года. С одной стороны, фундаментальная проблема, согласно этому постановлению, заключалась в том, что писатели игнорируют особые потребности детей и пишут сухо и неинтересно, но, с другой стороны, литература для молодежи и детей называлась в нем «острейшим большевистским орудием на идеологическом фронте». Вывод оставлял мало надежды: «Детская книга должна быть большевистски бодрой, зовущей на борьбу и победу. В ярких и образных формах детская книга должна показать социалистическую переделку страны и людей и воспитывать детей в духе пролетарского интернационализма»[433].

Подобное отношение преобладало и на Первой всероссийской конференции по детской литературе, которая прошла в феврале 1931 года. На месте было множество писателей, учителей и библиотекарей. Крупская выступила с пленарной речью, озаглавленной «Детская литература – могущественное орудие социалистического воспитания»[434]. В Советском Союзе детская литература была оружием, и актуальная ситуация представлялась боевым фронтом. Беззащитных детей надо было оградить от нападений врага, от буржуазной морали, которая все еще проникает в детские книги, стоит только на минуту отвернуться. Нужны такие книги, как «Рассказ о великом плане» (1930) Ильина, всецело посвященный текущему моменту.

Терминология Крупской была полностью милитаристской, такой же, как в статье Л. Кормчего «Забытое оружие» в «Правде» (1918) – более раннем программном документе, призывавшем к жесткой большевистской культурной политике. Сам Кормчий в это время давно уже убежал в Латвию, где постепенно оставил свои левые убеждения и впоследствии примкнул к нацистам.

В ситуации, когда лучшие детские авторы подвергались нападкам, в том числе и с официальных позиций, Маршак решил обратиться к Горькому. Из своего итальянского «далека» Горький с интересом следил за первыми шагами советской детской литературы. В письме к Горькому от 1927 года Маршак жаловался на низкие стандарты новой литературы. Как редактор большого издательства, он хорошо понимал ситуацию. Публикуется много книг о природе, технологиях и путешествиях, но в художественной литературе слишком большое значение уделяется переводам и адаптациям взрослых книг. Их язык по большей части безличный и механический. Преобладает «сухая и скучная “производственная” литература» с «псевдосовременным жаргоном и надуманным бытом». Маршак воспользовался возможностью пожаловаться и на слишком прагматичных учителей, которые воспринимают книгу только с точки зрения ее содержания. Они задались лишь одним вопросом: «Что именно автор пытается сказать?». Они считали, что смешная книжка, особенно такая, где юмор граничит с абсурдом, «собьет ребят с толку».

К этому времени Горький публично примирился с советским правительством. В 1928 году он посетил родину в первый раз за семь лет. Вернувшись в СССР, он окунулся в культурную жизнь и рьяно взялся за защиту ленинградских писателей от нападок «вульгарной социологии». В трех статьях – предисловии к изданию «Тысячи и одной ночи» «О сказках» (1929), «Человек, уши которого заткнуты ватой» (1930) и «О безответственных людях и о детской книге наших дней» (1930) – Горький очертил свою позицию в актуальном споре.

Горький не боялся сказок, романтики и научной фантастики. Литература должна не просто отражать реальность, считал он, она должна также помочь читателю развивать воображение и творческие способности. «Искусство живет вымыслами, наука – реализует вымыслы», – писал Горький[435]. Он указывал и на то, что игра и юмор – необходимейшие аспекты детского мира. Он глубоко уважал народную культуру: писатель может многому от нее научиться в плане языка и силы воображения.

Поддерживая Маршака и его сторонников, Горький все же во многом соглашался с марксистами-фундаменталистами. Как и они, он тоже подчеркивал, что главная задача произведений для детей – помочь коммунистическому воспитанию. Жанр не должен ограничиваться узким набором особых «детских литературных тем», ему надлежит иметь энциклопедический размах и рассказывать читателю о человечестве и мире. Даже самые маленькие дети должны понимать социальные темы и усваивать героические идеалы.

В Горьком жила неразрешимая двойственность, внутренний конфликт человека культуры и идеолога. Он подчеркивал необходимость высоких эстетических качеств и настаивал на том, что писатели должны избегать тенденциозности и дидактики, но вместе с тем был готов прицепить вагон детской литературы к социалистическому поезду. Он отмечал, что детей всегда тянет к незнакомому, однако «необычайным и ярким», по его словам, «у нас в Союзе