по дошкольному воспитанию в 1924 году была принята резолюция относительно очищения детского чтения от народных сказок. Требовали запрета на персонификацию животных и неживых предметов, поскольку она – «тормоз в развитии материалистического мышления» [407]. Проблема авторской сказки состояла в том, что она выражала идеологию правящего класса и отрицала социальные конфликты. В этом же духе были составлены новые списки для чтения, в которых практически отсутствовала вся дореволюционная литература. Четвертый съезд в 1928 году подтвердил принятую ранее резолюцию, но с несколько более осторожной формулировкой: «Антропоморфизм, фантастический материал (сказка) совершенно недоступны младшему дошкольнику и потому вредны; только отчасти антропоморфизм и фантастика могут быть использованы для старших дошкольников (6 – 7 лет), уже имеющих понятие об условности и имеющих достаточный реальный опыт»[408].

В 1928 году в журнале «Книга детям» (1928 – 1930) развернулась дискуссия об антропоморфизме в детской литературе. Многие участники дискуссии выражали опасение, что сказки уводят детей в идеологически враждебный мир и вызывают в них нежелательные чувства – страх, смирение и жалость. Решающим словом оказалась книга Эсфири Яновской (1876 –?) «Сказка как фактор классового воспитания» (1923). Второе издание называлось «Нужна ли сказка пролетарскому ребенку?» (1925). Высокопоставленный сотрудник Наркомпроса, Яновская готова была отказаться от всех сказок, потому что «мифологические образы первобытных героев мутят сознание ребенка». Литературные сказки всегда выражали идеалы правящего класса своего времени, а сказки народные воспитывали в ребенке «вместо чувства интернационального – чувство “национальное”. Русские народные сказки – слишком русские для того, чтобы воспитать интернационалиста». «Наш новый лозунг – реализм», – утверждала Яновская[409].

В феврале 1928 года Коллегия Наркомпроса обсуждала современную советскую детскую литературу. Крупская, Лилина, Израиль Разин, Анатолий Луначарский и другие соглашались, что положение дел далеко от идеального. Детские книги были скучны и неинтересны, многие из них – наспех составленные компиляции. Особое внимание было уделено тому, нужно ли советским детям читать сказки и допустим ли в литературе фантастический элемент. Анатолий Луначарский (1875 – 1933), бывший народный комиссар просвещения, защищал сказку, резко критикуя литературных критиков и педагогов, которые не понимали основных принципов этого жанра. Требование чистейшего, «трезвого» реализма не могло привести ни к чему другому, кроме искусственной и сугубо никого не вдохновляющей литературы, указывал Луначарский. Правильный подход заключался в том, чтобы начать с тех, кому детская литература предназначена. Луначарский, кроме того, ратовал за более терпимое отношение к дореволюционной детской литературе. Нельзя просто полностью отказаться от нее, как настаивали некоторые критики[410].

Луначарский повторил свои аргументы в декабре 1929 года на встрече писателей и педагогов в Московском доме печати. Он настаивал на том, что сказки, приключения и научную фантастику следует не просто допускать в литературу, но и всячески поддерживать. Конечно, нельзя при этом было забывать, что содержание и нравственность обязаны быть чисто советскими[411].

Содержание лекции Луначарского было изложено в «Литературной газете»[412], где она вызвала горячую полемику. При этом не стеснялись переходить на личности. В статье, озаглавленной «Против халтуры в детской литературе», критик Д. Кальм нападал на работы Чуковского, Маршака и Хармса, называя их «бессмыслинкой» и «пустыми, бессодержательными». Маршак стал мишенью для критики еще и как редактор книг и журналов. Его обвиняли в произвольности выбора, в отсутствии принципов, в том, что он не способствует созданию пролетарской литературы для детей. Большинство писателей – «мелкобуржуазные интеллигенты», оторвавшиеся от современных социальных вопросов[413]. В более поздней статье Кальм продолжал свою критику в адрес Маршака: «…писатель, явно чуждый нам по идеологии; писатель, книги которого, по общему мнению марксистки мыслящих педагогов и литераторов, являются вредными и бессодержательными, несмотря на их формальные достоинства»[414].

Кальма поддержала Евгения Флерина (1888 – 1952), председатель Комиссии по детской книге Наркомпроса РСФСР. Она опубликовала статью под заголовком «С ребенком надо говорить всерьез» (1929), где клеймила направление, которого придерживался отдел детской литературы ленинградского «Госиздата» под руководством Маршака: «Тенденция позабавить ребенка, дурачество, анекдот, сенсация и трюки даже в серьезных, общественно- политических темах, – это есть не что иное, как недоверие к теме, и недоверие, неуважение к ребенку, с которым не хотят говорить всерьез о серьезных вещах»[415].

Главным ругательством у противников фантастической литературы было «чуковщина», означающая антропоморфизм, аполитичность, избегание актуальных проблем и мелкобуржуазное мышление. Первая книга Чуковского «Крокодил» (1917) и раньше вызывала резкую критику со всех сторон. Некто под псевдонимом Тумим предупреждал родителей: «Жертвами этого крокодила являются именно дети, к тому же дети младшего возраста, которых облюбовал Чуковский»[416]. Поэма-сказка была не просто «сплошная болтовня», она была не только плоха, но и вредна. В 1928 году «Крокодил» снова оказался в центре дебатов. На этот раз критика исходила не от кого-то там, а от самой Надежды Крупской (1869 – 1939), вдовы Ленина, которая занимала высокую должность в Комиссариате просвещения с первых же дней революции.

В Советском Союзе Крупскую почитали одним из главных теоретиков детской литературы. Содержание должно быть безоговорочно коммунистическим, требовала она. Не надо обязательно пересказывать программу партии или резолюции партийных съездов, но детская литература обязана обеспечивать детей понятиями и образами, которые помогли бы им стать сознательными коммунистами. Насущные вопросы дня должны обсуждаться в конкретной и реалистической манере так, чтобы пробудить в читателе волю к борьбе. Необходимо было противодействовать унынию и пессимизму, и в борьбе против