Когда гончар мой прах преобразит в кувшин,

Пускай наполненным он будет постоянно.

Увы, нас вычеркнет из книги рок,

И смертный час от нас, быть может, недалек.

Не медли же, саки, неси скорее влагу,

Чтобы ею оросить наш прах ты завтра мог.

К чему кумирен дым, светильники мечетей?

К чему про рай и ад все разговоры эти?

Наставницей-судьбой от века на доске

Начертан ход земных и неземных столетий.

Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,

За то, что к кабаку горим любовью верной?

Нас радуют вино и милая, а ты

Опутан четками и ложью лицемерной.

Вина глоток один венца Китая стоит.

А целый кубок ста обетов рая стоит.

Ах, перед горечью пленительной вина

Что сладость вся твоя, о жизнь земная, стоит?

Поменьше размышляй о зле судьбины нашей,

С утра до вечера не расставайся с чашей,

К запретной дочери лозы присядь, – она

Своей дозволенной родительницы краше.

Мы в этот мир пришли вкусить короткий сон:

Кто мудр, из кабака тот не выходит вон.

Потоками вина туши огонь страданий.

Пока ты ветром в прах навеки не снесен.

Охотно платим мы за всякое вино,

А мир? Цена ему – ячменное зерно.

«Окончив жизнь, куда уйдем?» Вина налей мне

И можешь уходить, – куда, мне все равно.

Чье сердце не горит любовью страстной к милой, —

Без утешения влачит свой век унылый.

Дни, проведенные без радостей любви,

Считаю тяготой ненужной и постылой.

О небо, к подлецам щедра твоя рука:

Им – бани, мельницы и воды арыка;

А кто душою чист, тому лишь корка хлеба.

Такое небо – тьфу! – не стоит и плевка.

Скажи, за что меня преследуешь, о небо?

Будь камни у тебя, ты все их слало мне бы.

Чтоб воду получить, я должен спину гнуть.

Бродяжить должен я из-за краюхи хлеба.

Богатством, – слова нет, – не заменить ума.

Но неимущему и рай земной – тюрьма.

Фиалка нищая склоняет лик, а роза

Смеется: золотом полна ее сума.

Тому, на чьем столе надтреснутый кувшин

Со свежею водой и только хлеб один,

Увы, приходится пред тем, кто ниже, гнуться