клинописи, ни к иероглифам. Покрытый толстым слоем лака, саркофаг не пропускал ни воду, ни воздух, и фон Лорфмону пришлось приложить немало усилий, чтобы его вскрыть.
Тем не менее он сумел проделать это, не повредив саркофага, и обнаружил внутри весьма необычайную мумию. Шуйлер сказал, что никогда не видел ни мумий, ни саркофагов, но, исходя из описания капитана-грека, присутствовавшего при вскрытии, данная мумия отличалась от нормального человека в той же степени, что и саркофаг отличался от простого гроба.
Осмотр показал, что субъект не подвергался обычной процедуре мумификации. Все части тела сохранились, точно при жизни, но само тело усохло и стало твердым, как дерево. Ткань, которой оно было обернуто, раскрошилась в пыль в ту же минуту, когда внутрь попал воздух.
Фон Лорфмона поразило воздействие происшествия на команду. Греки не проявляли излишнего интереса, но мавры, а еще более негры словно бы лишились рассудка на некоторое время! Когда саркофаг подняли на борт, они пали ниц на палубе и затянули нечто похожее на благоговейную песнь, и пришлось применить силу, чтобы прогнать их из каюты, куда была помещена мумия.
Позднее между ними и греческими моряками произошло несколько стычек, после чего капитан и фон Лорфмон посчитали лучшим выходом прийти в ближайший порт как можно скорее. Капитан объяснил их поведение естественным неприятием моряками того, что на борту оказалось мертвое тело, но фон Лорфмон усмотрел в нем более глубокий смысл.
Они причалили в Лагосе, и в ту же ночь фон Лорфмон был убит в своей каюте, а мумия исчезла. Все мавры и негры, бывшие на корабле, тогда же покинули его. Шуйлер рассказал – и тут дело приняло самый мрачный и таинственный оборот, – что сразу же после этого массовые волнения среди местных стали принимать осязаемые формы. Он связывал это с древней легендой.
Над смертью фон Лорфмона также висела аура загадочности. Он забрал мумию в свою каюту и, предвидя нападки фанатичного экипажа, надежно запер дверь и иллюминаторы. Капитан, верный человек, божился, что проникнуть туда снаружи было совершенно невозможно. Но все указывало на то, что замки взломаны изнутри. Ученый был убит кинжалом из собственной коллекции, который ему всадили в грудь.
Как я уже отметил, сразу вслед за этим страсти в Африке начали разгораться. Местные жители, по словам Шуйлера, посчитали, будто сбылось древнее пророчество – мумия стала человеком моря.
Шуйлер также выразил мнение, что саркофаг был изготовлен в Атлантиде и человек внутри – ее уроженец.
Каким же образом саркофаг всплыл из глубин моря, где лежал затонувший остров, он предположить не решился. Он убежден, что мумия стала почитаться как божество где-нибудь в непостижимой глуши африканских джунглей, а черные воины, воодушевленные ее мертвым телом, собирались вокруг, готовя повальную резню. Также он полагает, что прямой движущей силой этой угрозы служит некий коварный мусульманин.
Гордон умолк и взглянул на меня.
– Создается впечатление, что мумии во всем этом рассказе ведут свой странный танец, – заметил он. – Ученый-немец сделал несколько фотографий мумии на свою камеру, и когда их увидел майор Морли – а казалось странным, что их не выкрали вместе с саркофагом, – он понял, что стоял на пороге какого-то чудовищного открытия. Его дневник отражает состояние его рассудка и становится бессвязным – похоже, его одолевало безумие. Что такого он узнал, чтобы потерять над собой контроль? Может быть, против него применили гипнотические заклинания Катулоса?
– Эти фотографии… – начал я.
– Они попали в руки Шуйлеру, а тот передал их Морли. Я обнаружил их среди рукописей.
Он вручил мне одну и внимательно на меня посмотрел.
Я вгляделся в изображение, потом встал, держась неуверенно, и налил себе бокал вина.
– Это не мертвый идол в какой-нибудь вудуистской хижине, – проговорил я дрожащим голосом. – Это чудовище, одушевленное ужасающей жизнью, рыщущее по миру в поисках жертв. Морли видел Хозяина – вот почему у него помутилось в голове. Гордон, клянусь чем угодно, это лицо принадлежит Катулосу!
Гордон бессловесно уставился на меня.
– Это почерк Хозяина, Гордон! – рассмеялся я. При виде англичанина, человека со стальными нервами, который застыл, несомненно, впервые в своей жизни, не в силах вымолвить ни слова, мой ужас оказался пронизан мрачным весельем.
Он облизнул губы и изменившимся, едва похожим на прежний голосом проговорил:
– В таком случае, Костиган, ничто не может быть устойчивым или определенным, и человечество стоит на краю бездны неведомого ужаса. Если это мертвое чудовище, что нашел фон Лорфмон, и в самом деле Скорпион, возвращенный к жизни неким отвратительным способом, то что ему может противопоставить простой смертный?
– Мумия у Камоноса… – начал я, но он меня перебил.
– О да, чья еще плоть могла отвердевать и скукоживаться тысячи лет небытия? Конечно, это сам Катулос! У него как раз было время, чтобы сбросить с себя тряпье, обернуться в простыни и лечь в саркофаг перед тем, как мы вошли! Вы же помните, он стоял у стены вертикально, отчасти загороженный
