1831 год публикуется пушкинское шестистопное «Поэт, не дорожи любовию народной»…

Теперь берем антипушкинскую пародию «Княжна Милуша» (лирические отступления о судьбе поэта, 1832 – 1834 гг.):

Сравним: «Несмотря на твои измены, весь твой – Павел Катенин». Это – концовка письма к Пушкину от 8 февраля 1833 года. Не комментирую… Но читаем дальше, там же:

Об отношении Катенина к «Стансам» и об образе льстивого к монархам оскопленного инородца-поэта в «Старой были» я уже писал. Далее, о своей печали:

Вот то отношение к толпе, которое изобразил в своих стихотворениях Пушкин. Вот после «Милуши» и появился шестистопный «Памятник» – с пародией на Державина и с Exegi monumentum, к которому Пушкин примерялся еще при создании «Евгения Онегина», где это изречение должно было исходить от Онегина-Катенина. Что же касается «души», которая «в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит», а также будущего времени в стихах: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык», то эту надежду Катенин питал на протяжении всей своей жизни, не стесняясь выражать ее открыто. Если посмотреть на содержание «Памятника» с точки зрения творческой биографии самого Пушкина, то с позиции 1836 года, когда было написано это стихотворение, будущее время применительно к его, Пушкина, «грядущей славе» должно бы расцениваться как более чем неуместное жеманство. Начиная с 1820 года – куда уж больше…

«И не оспоривай глупца»… Ведь это – Катенинская позиция. В том числе и по отношению к Пушкину. Правда, в его эпистолярии фигурировал другой синоним… Повторять не буду…

И в завершение темы – стих из т. н. «десятой главы» «Евгения Онегина» (V): «О русский глупый наш народ». Один такой стих может скомпрометировать любого «народного поэта», не исключая и самого Пушкина – если только воспринимать эту сентенцию как отражающую мнение самого автора. Жаль, что Писарев не видел этого стиха – он бы заострил эту тему до предела, и тогда, возможно, не появилось бы сентенции Достоевского о «почвенном духе нашем» – той, которая в прямой и скрытой форме присутствует практически во всех посвященных творчеству Пушкина исследованиях, блокируя трезвый анализ. Исследователи просто вынуждены были бы задаться вопросом о том, что все это значит, и правильный ответ давно был бы найден. Кстати, Ю. М. Лотман высказал мнение, что от лица Пушкина такой стих исходить не может. Верно, не может. Но такая мысль должна была логически породить закономерный вопрос: а от кого он исходит и от чьего имени в таком случае пишется не только «десятая глава», но и весь роман?..

Но возвратимся к хронологии «катенианы». В конце 1832 г. вышла книга «Сочинения и переводы Павла Катенина». Все специалисты единодушно отмечают ее полный провал, а также то, что «один Пушкин сочувственно встретил издание»… Да, Пушкин действительно опубликовал в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» свою статью, но в ней под видом похвалы язвительно заметил о Катенине: «Он первым отрекся от романтизма, и обратился к классическим идолам»; «мастерский перевод трех песен из Inferno и собрание романсов о Сиде… «Старая быль», где столько простодушия и истинной поэзии…» (опубликовано 1 апреля 1833 г., N 26). Фактически, Пушкин в этом первоапрельском номере, загодя готовя почву для своих «Примечаний» к роману, которые увидели свет в том же году, обратил внимание читателей на «Ад» Данте и его переводчика, чтобы те ненароком не упустили смысл 20-го примечания.

На этом, завершающем этапе исследования уже можно возвратиться к разбору смысла стиха «Иль даже Демоном моим» (8-XII). То, что в слове «Демон» использована прописная буква, а также то, что начальный стих восьмой главы отсылает читателя к пушкинскому стихотворению 1823 года, свидетельствует, что в данном случае Онегин отождествляется с героем эпического сказа именно этого стихотворения, созданного в 1823 году в Одессе и напечатанного в 1824 году в «Мнемозине».

В «Сыне отечества», 3-1825, в статье «Письма на Кавказ» анонимным автором было высказано предположение, что под Демоном Пушкин подразумевает конкретное лицо. Бытует мнение, что это – Александр Раевский, с которым Пушкин познакомился в Пятигорске и встречался в 1823 году в Одессе, причем на последнем обстоятельстве почему-то делается особый упор, хотя Раевский прибыл в Одессу только в декабре 1823 года.

В 1825 году в наброске статьи «О стихотворении Демон» Пушкин, упоминая о себе в третьем лице, отрицал привязку персонажа сказа этого стихотворения к какой-либо конкретной личности и сводил все к аллегорическому отображению комплекса определенных ощущений.

Как можно было заметить по приведенным выше неединичным фактам, отрицая или утверждая что-то, Пушкин нередко стремился сохранить элемент двусмысленности, а если такового не было, то ввести его. В данном случае усматривается два таких момента. Первый: статья готовилась от имени другого лица, и поэтому ее содержание Пушкина ни к чему не обязывало: какой-то «анонимный критик» изложил свою точку зрения, которая не обязательно должна