осенью 1833 года. То есть, закончив «Евгения Онегина», Пушкин Катенина в покое не оставляет. К этому времени, не считая «соседа Лидина», он уже успел породнить опасного соседа Буянова с рассказчиком «Евгения Онегина» на правах двоюродного братца (5-XXVI), а потом и закрепить генетическую связь этого неразборчивого в связях пьянчужки с личностью Катенина:
Как-то получилось, что исследователи не обратили внимания и на то странное обстоятельство, что, говоря в «Езерском» о «своем герое», Пушкин почему-то приводит сведения о своих предках. Если же принять во внимание, что рассказчик любого художественного произведения не идентичен личности автора, то сразу же появляется единственное приемлемое объяснение: Пушкин пишет о своей родословной с позиции кого-то другого. И в дошедших до нас черновиках «Езерского» вполне достаточно данных, чтобы сделать определенный вывод. Например, «Заметят мне, что есть же разность Между Державиным и мной» – ср.: «Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной» (1-LVI); то есть, в «Езерском» тот же рассказчик, для характеристики которого привлечены уже известные к тому времени характерные выражения из романа. Я не говорю уже о том, что строфика «Езерского» аналогична «Онегинской» – 14 стихов, 8 мужских окончаний на 6 женских, с тем же чередованием рифм. Стоит ли говорить о том, что «самосравнением» рассказчика «Езерского» с Державиным Пушкин явно подчеркивал генетическую связь этого образа с личностью Катенина. Вспомним: в трактовке Вяземским позиции Катенина Державин предстает как «лирик хилый»; Пушкин этого не забыл (собственно, он сам подсказал Вяземскому такую мысль) и довольно отчетливо увязал это место в «Езерском» с сатирическим контекстом «антикатенинского» пассажа в «Послании к И. И. Дмитриеву».
История создания «Езерского» свидетельствует, что Пушкин не прекращал работу и над образом Онегина в увязке с личностью Катенина; это особенно видно из содержания черновиков. Впрочем, сам «Езерский» остался неоконченным, из него при жизни поэта были опубликованы только несколько строф под названием «Родословная моего героя» – но опять-таки, именно те, которые пародируют выпад, сделанный Катениным в «Княжне Милуше» в отношении происхождения Пушкина. То есть, лирический автор «Родословной моего героя» – все тот же Онегин-Катенин. Онегинская строфа этого произведения в сочетании с позицией рассказчика непосредственно вводит в метасюжет «Евгения Онегина», в котором Онегин-Катенин пишет направленный против личности Пушкина анонимный пасквиль, и «Княжну Милушу».
В комментариях к публикациям «Езерского» можно найти указание на то, что Пушкин планировал ввести напрямую фамилию «Онегин» в текст поэмы. Последний стих XV строфы «Езерского» (характеристика героя-соседа): «А впрочем, малый деловой» – ведь практически этой же самой фразой Катенин характеризовал Онегина в своем письме Пушкину от 11 мая 1826 г. («А впрочем, малый не дурак»). То есть, даже после откровенного и легко обнаруживаемого читающей публикой оскорбительного характера выпада Катенина, Пушкин остается верным себе, тщательно маскируя антикатенинскую направленность своего ответа и делая ее легко понятной только самому объекту сатиры и узкому кругу друзей. Как тут не вспомнить «онегинские» строки (6 -XXXIII):
Эти строки как раз и характеризуют тот «приятельский» характер отношений, которые установились между двумя поэтами. Из катенинского эпистолярия четко видно, что он ни разу так и не признал открыто, что узнал в пушкинских пародиях свои «бодливые рога». И снова обращает на себя внимание характерная для Пушкина амбивалентность этого места: ведь сам он тоже, не моргнув глазом, опубликовал любезно направленную ему «Старую быль», а «Княжну Милушу» вообще аттестовал как «лучшее произведение» Катенина. Как же все-таки расценивать направленность этого места в «Онегине» – как исходящее от Пушкина в адрес Катенина, или наоборот? Представляется, что в контексте всей полемики с Катениным оно должно расцениваться как обоюдонаправленное. Хотя, конечно, нужно отдать должное мужеству Александра Сергеевича, которое проявилось не просто в двунаправленности смысла этого места, но, скорее, в том, что включенным в текст характерным именно для Онегина-Катенина обращением («друзья») он все-таки преднамеренно смещает акценты не в свою сторону. И закрепляет это смещение стихом: «Завоет сдуру: это я!», где «завоет» и тем более «сдуру» – не его, пушкинские, а так характерные именно для Катенина и специфическая лексика, и грубость ее подачи.
Вот и идентичная с «Евгением Онегиным» строфика, введение в текст на одном из этапов работы над «Езерским» фамилии Онегина должны были бы как минимум подсказать исследователям, что повествование в «Евгении Онегине» ведется не от имени Пушкина. И вполне можно было раскрыть содержание «Евгения Онегина», отталкиваясь от этого факта.
Передо мной – неопубликованная часть «Путешествий Онегина» (строфа IV – привожу по Собр. соч. в восьми томах – М., «Художественная литература», 1969, том 5, стр. 307):
Читатель легко обнаружит, что материал этой строфы
