— До этого не дойдет.

— Ты говоришь с такой уверенностью…

— Легион не навсегда останется здесь, — Агнес говорила так, словно сама принимала решения. Каншелл едва не одернул женщину за самонадеянность, но потом увидел, как горят её глаза. Решимость, надежда, страсть, провидение… Всё это пылало во взгляде Танауры — как и отчаяние.

— Войну нужно вести не здесь, — сказала она серву.

— Но она ведется здесь, — возразил Йерун.

Рев за стеной стал ещё громче, звуки напоминали вздымающуюся волну, готовую поглотить их всех и никогда не схлынуть. А внутри лагеря ждали своего часа помыслы глубокой ночи, жаждущие испытать веру Каншелла.

— Планета обращается против нас, — заметил Гальба.

— Твоё заявление иррационально и бессмысленно! — рявкнул капитан.

— Я не подразумевал никакого наличия рассудка.

— Действительно? И ты не припадал ни к какому тайному источнику знаний?

Гальба вздохнул. В отличие от Аттика, он ещё мог это делать.

— Нет. Мне было достаточно наблюдений, — он указал на джунгли за стеной, покрывающие восточные склоны возвышенности. Огни базы освещали узкую полосу стволов и листьев, окрас которых менялся от зелёного до серебристого. Позади была лишь беспросветная тьма, содрогающаяся от беспредельного, растущего гнева обитающих там чудовищ.

— Тебе не следует видеть в этих зверях настоящую угрозу, — объявил капитан. Его замечание было окончательным, словно прямой приказ.

Гальба обернулся к Даррасу, ожидая помощи, но брат-сержант молчал, сверля взглядом джунгли. Он редко говорил с Гальбой после боя в развалинах. Подозрения Аттика окутывали Антона, словно болезненный саван. Среди воинов роты ходили слухи, что один из них мог использовать запретные искусства, силы, одновременно нарушающие веления Императора и противоречащие духу машины. Интуиция сама по себе вызывала подозрения в колдовстве, а колдовство было недопустимым.

— Что я вижу в них, брат-капитан, так это изменение модели поведения. Каким бы бездумным не был наш враг, следствия его действий являются такими же, как если бы они проводили хорошо скоординированную кампанию.

— Я знаю это, сержант. Я осведомлён обо всём, что подвергает опасности наше задание. Но это, — он указал на джунгли, — не является для нас основной угрозой.

— Нет, — согласился Гальба. — Не является.

Они замолчали. Позади них из казарм сервов доносились крики ночных ужасов. Никто из Железных Рук не обращал на это внимания. Душераздирающие вопли были ожидаемым явлением. Они не могли сделать с ними ничего, кроме как принять во внимание причиняемые потери. Но Гальба всё равно не мог выкинуть крики из головы — он отчасти понимал, что чувствуют смертные. Он сочувствовал им, даже видя в их страданиях слабость плоти. Аттик, как подозревал сержант, слышал лишь напоминание о тщетности.

— И всё-таки я не считаю, что мы можем и дальше игнорировать угрозу со стороны ящеров, — продолжил Гальба.

— И что же ты предлагаешь? Сжечь джунгли?

— Нет, — это было бы всё равно, что пытаться осушить океан. Зелёное море и таящиеся в нём чудовища казались бесконечными. Но слово «сжечь» крепко засело в голове Гальбы. Оно мелькало в его разуме. Оно что-то подразумевало. Оно было семенем для идеи, чьи очертания Антон пока не мог разобрать, но со временем он поймёт всё, если будет терпеливым.

«Сжечь» — звенела мысль, отдаваясь эхом, становясь навязчивой. — «Сжечь»

Аттик вернулся в командный пост. Даррас, стоявший на карауле, ждал, когда Гальба направится в патруль, но Антон стоял на месте. Наконец, он заговорил.

— Я не псайкер.

— Думаю, что ты не врёшь мне, брат, но в этом-то и вся проблема, — повернулся к нему Даррас. — Ты обманываешь себя, — Гальба открыл рот, чтобы заговорить, но поднятая рука брата-сержанта заставила его умолкнуть. — Ты не следуешь разуму. Ты слушаешь то, что хочешь верить. Это слабость плоти.