одна из них, изящно повернувшись набок, поднырнула под обреченного… Пронзительный вопль захлебнулся водой и болью. Но человек еще сумел вынырнуть, чтобы хрипло ухватить последний глоток булькающего, уже напополам с солено-красной океанской кипенью воздуха, прежде чем бесследно исчезнуть в океане, раствориться, как пузырчатая пена на воде.

– На ночной ужин акулам были поданы сомалийцы, а на десерт – арабская отбивная… – прокомментировал ужасную сцену Петька, также наблюдавший гибель пирата. Голос его пилой прошелся по сердцу боцмана.

– Заткнулся бы ты, камбузная твоя душа, – огрызнулся он, зло сплюнул от досады и повернулся спиной к коку.

А бой между тем продолжался. Где-то на корме длинными и короткими очередями отрывисто залаял автомат, потом опять и опять.

– По нашим бьют, видно, прячется или убегает кто-то, – крикнул неизвестно откуда появившийся Куздрецов. – У кого остались патроны – за мной.

И хоть боеприпасы были израсходованы вчистую, все побежали на звуки выстрелов.

– Вон он сидит, сука, на юте, супостат, мать его… – из-за угла рубки выскочил Вован, на бегу вскинул автомат и, корча язык матюгами, азартно, до последнего патрона, дал длинную очередь куда-то в сторону флагштока. Но самый крепкий матерок не свалился на зубок, остался про запас, а может, просто не успел по самые уши опорочить врага. Огромного роста бандит, обгаженный мерзостью стармеховского мата, с колена, будто на полигоне, хладнокровно всадил в татуированную цель несколько пуль из своего пистолета. Сердце Деда спотыкнулось, не удержавшись на краешке удачи, на полуслове оборвалась матерщинная фраза, на полувздохе пресеклась непутевая жизнь. Смертельный озноб полоснул сознание, и он ничком рухнул на стланья, перевалился на спину, дернулся и неестественно вытянулся, словно присмирел, такой же несуразный и нелепый, как луна на полуденном небе.

– Владимир!

– Вован!

– Стармех!

– Дед! – раздались с разных сторон растерзанные ветром крики.

А навстречу бегущим морякам поднялся исполинского роста главарь террористов Ибрагим. Его автомат валялся где-то позади, рядом – пустые рожки. В руке – пистолет, затвор которого был в крайнем заднем положении, что свидетельствовало о пустом магазине. Посмотрев на никчемную теперь железяку, бандит с презрением швырнул его за борт и, сжав кулаки, не таясь, угрожающе медленно шел на моряков.

– Стой, руки за голову! На колени! – заорал Куздрецов и вскинул свой автомат.

– Аллаху акбар! – рявкнул в ответ громила и продолжал как ни в чем не бывало идти вперед, прямо на ствол.

– Погоди-ка, друг, – вперед вышел старпом и отвел в сторону автомат Куздрецова, а свой, сняв с плеча, опустил на палубу. – Дай-ка я посчитаюсь с этим уродом за Вована…

– Анатолий, не шути! Назад! – крикнул чекист и попытался преградить ему дорогу. Куда там… Мощная старпомовская длань, словно ребенка, отодвинула его со своего пути. Не сводя с противника свирепых глаз, он дошел до лежащего Деда, отпихнул ногой в сторону своих его автомат и вновь двинулся к моджахеду.

– Аллаху акбар! – вновь прорычал бандит и, будто плетью, стеганув своего противника яростью черных зрачков, остановился, готовый к драке.

– Ну что, козел ты вонючий! – процедил сквозь зубы старпом. – Как с тобой разговаривать прикажешь? По батюшке величать или к едреней матери послать?

То, что для кого-то из них эта схватка окажется последней, было ясно всем.

Александр Васильевич рывком прижал к плечу приклад своего автомата, взял бандита на мушку, нажал на спусковой крючок и, матюгнувшись со злости, бросил ствол на палубу. И тут же, вырвав «калаш» из рук стоящего рядом моряка, снова прицелился, и негромкий сухой щелчок, хорошо слышный в тишине раннего утра, еще раз доказал никчемность оружия без боеприпасов.

А враги меж тем сошлись и встали в трех шагах, испепеляя друг друга ненавидящими и в то же время оценивающими взглядами. Во всем они были равны: в силе, свирепости и ненависти. Но если за спиной Анатолия, как стена, на которую можно опереться, стояла команда, моджахед был один, и эта безысходная обреченность умножала его решимость, отвагу и жестокость. Он обязательно должен убить этого русоволосого великана-кафира – тем почетней и возвышенней станет его собственная мученическая гибель как свидетельство искренней веры в Аллаха, и это будет жертва во имя джихада и великого исламского халифата! И ему простятся все земные грехи и даже без омовения, минуя чистилище, еще до заката солнца он попадет в райские кущи, где текут ручьи, и будет лицезреть Аллаха, сидя у его трона.

Ибрагим ринулся напролом, пытаясь в ближнем бою схватить противника за горло, задушить, сломать, загрызть… но мощный встречный кулак опорочил глаз супостата, вставив его в бордово-синюю, почти черную круглую раму. Отскочив чуть в сторону и мотнув головой, словно стряхивая боль, бандит нанес удар ногой, целясь в пах. Анатолий будто ожидал этого. Чуть нагнувшись и выставив вперед левое предплечье, он остановил ногу противника, правой рукой перехватил ее и, резко подняв вверх, оторвал врага от палубы и сильно толкнул от себя. Тот кубарем покатился по юту, но прытко вскочил, вновь готовый к нападению. Секунда, и, будто поднырнув под руки противника, он яростно нанес мощный удар в живот, стараясь сбить врагу дыхание, а левой с разворота ударил Анатолия в голову. Искры из глаз кровавым пожаром зажгли небо, взгляд затуманился мутью гнева и боли.

– Ах ты, Челубей гребаный! – И старпом что есть силы шибанул своим кулаком супостата прямо в челюсть. – Получи, фашист, по рылу от советского