непререкаемым авторитетом.
Но по поводу выпить был в корабельной команде другой уникум – старший помощник капитана Анатолий. Ни Толька, ни Толян, ни еще как-нибудь, а именно Анатолий – гигант в два с лишком метра ростом, кряжисто и прочно стоящий на крепких ногах с такими большими и широкими ступнями, что зимой, как на охотничьих лыжах, можно по глубокому снегу ходить и не проваливаться. А уж старпом он был от Бога, будто святая Кэри поцеловала его в родничок, когда он еще младенцем в люльке-лодочке лежал. Многие судовладельцы приглашали его к себе, заманивали высокими заработками, выпивкой и прочими земными и морскими благами, но верен был Анатолий своей команде, посудине и капитану. А на предмет выпить был он всеми признанный рекордсмен – семисотграммовую бутылку водки выпивал за… двенадцать секунд.
– Мог бы и быстрее, – говорил он. – Но водка медленно льется…
А совершалось это действо так: взяв бутылку за горлышко и деликатно оттопырив мизинец, он свинчивал пробку и, задрав голову и широко раззявив пасть, просто опрокидывал в нее кверху дном раскрученную бутылку. Все содержимое винтом, как в воронку, вливалось в могучий организм за те самые двенадцать, ну, если быть предельно объективным и честным, то иногда за тринадцать секунд. При этом его кадык не ходил вверх и вниз по шее, как у всех нормальных людей, когда они что-то глотают, а просто замирал где-то посередине и лишь с последней секундой взлетал вверх и возвращался на прежнее место. Он будто бы открывал и закрывал какой-то клапан в глотке своего хозяина, без задержки пропуская струю сорокаградусной «блондинки». А когда кто-нибудь из изумленных зрителей в порыве восторга протягивал ему солененький огурчик, кильку в томатном соусе или просто горбушку черного хлеба, «чтоб занюхать», он под классическую фразу: «После первой не закусываю» – картинно отодвигал своей могучею ладонью услужливо протянутое хавло.
– Анатолий, – спрашивали его особо любопытные, – а четверть сможешь вот так же выпить?
– Смогу, – не моргнув глазом отвечал старпом.
– Ну… а ведро! Осилишь? Не захлебнешься?
– Не знаю, не пробовал. Ведерной бутылки мне еще не попадалось…
Полной противоположностью гиганту Анатолию и пузатому боцману был тридцатилетний кок Петька – небольшого роста, худой, как велосипед, что уже необычно для человека, приставленного к камбузу или кухне, вертлявый, бурный и подвижный, словно вода в вакуумном унитазе. И в голове его, как в чистом котле, – до звону пусто. Поэтому и звали его просто Петька. Но когда он вдохновенно ворожил у плиты или барбекю, иначе как Маэстро Кок – именно так, с большой буквы – его и не величали. Казалось, что макароны по-флотски он мог приготовить даже из пригоршни мятого пара. «Мой харч на парохеде жуют без передышки, пока не будет смачной отрыжки, – любил приговаривать он и многозначительно резюмировал: – Сытая команда – подарок кэпу (то есть капитану) и коку чистый комплимант», поскольку знал: всего две радости есть на судне – вкусно поесть и сладко поспать. Но вот «бакланов» – вечно голодных моряков, постоянно трущихся у камбуза и сующих свой нос в кастрюли, – не любил… Потому и повесил над входом в «артелку» – отсек, где хранился судовой провиант, – собственноручно набранный и распечатанный на принтере большими черными буквами плакат: «Не ссырься с боцманом и коком!» И только одному ему было известно, случайная ошибка прокралась во второе слово или это специально задуманный подтекст.
А еще это был кладезь анекдотов – на любую тему и почти на каждую букву алфавита: от армянских до Чапаева, чукчи, Штирлица и Яшки-одессита. Рассказывать их кок мог часами с самым серьезным видом, ни разу не улыбнувшись и не повторившись, поскольку искренне полагал, что по количеству калорий минута смеха заменяет сто граммов мяса. И в беседе с ним подчас трудно было понять, серьезно он говорит или лепит очередную байку. Короче, если на море или на суше время от времени раздавались взрывы гомерического хохота, то едва ли не со стопроцентной уверенностью можно было сказать, что в честной компании Петька траванул свой очередной анекдот. Но самое удивительное то, что при всех своих достоинствах этот рындобуль еще ни разу не был женат и ни в одном порту у него не было подруги. А ведь и его поджидали где-то на каком-то берегу хомут, ухват и скалка в одном комплекте, караулили и не могли поймать. Знать, не судьба, хотя как знать…
По безбашенности, отсутствию царя в голове и царицы в заднице сродни коку был старший механик Вован. Совсем недавно ему в темя стукнуло тридцать три годочка, и это было единственным, что хоть как-то роднило его с Иисусом Христом. Несмотря на далеко не почтенный возраст, его по морской традиции, как и всех стармехов, в лицо звали «Дед», а по совместительству и за спиной – «Король воды, дерьма и пара», поскольку все эти субстанции на судне находились под его началом.
Шла молва, что свой путь в море Дед начинал с самых низов – матросом на барже, а потому и ругался, как баржак, лишенный пенсии, – да так, что и у моряков со стажем уши закладывало. Даже ветераны армейского стройбата, где трехэтажным матом не ругаются, а изъясняются, не шли с ним ни в какое сравнение. А загремев на пару лет на нары за бытовую драку, Вован в три дня стал лагерной знаменитостью и уважаемым на зоне зэком, поскольку не только говорил, но и думал матом. Он смутно помнил, кто такие Александр Пушкин, Петр I и Сергей Есенин, но, как и они, прекрасно владел не только «Малым матерным загибом» в тридцать семь паскудных слов, которые произносил на одном дыхании, но и «Великим русским матерным загибом» в триста тридцать три слова, а еще мог наизусть и без всякой запинки пересказать единственное произведение русской классической литературы, которое за свою жизнь прочел несколько раз и запомнил наизусть от первого до последнего слова, – «Письмо запорожцев турецкому султану».
Ученые-лингвисты утверждают, что в великом и могучем русском языке всего три основных бранных слова, но зато какое богатство производных! Вован знал их едва ли не все плюс обогатил свой непотребный словарный запас матерщиной из других языков, хотя кроме нескольких фраз на английском не
