операций и не обо всем информировать его? Да, мы знаем, что Николай II в военных делах, как и во всех других государственных делах, слыл дилетантом и невеждой и ничего сам не решал. От него нельзя было услышать хорошего совета или толковых рекомендаций, лучшее, что мог он делать — слушать. Но он имел привычку обо всем услышанном обмениваться мнениями с министром графом Фредериксом, неотлучно сопровождавшим императора в штабе и в поездках и никогда не оставлявшим царя наедине. Много раз Алексеев убеждался в том, что секретность военных операций не была обеспечена, и, подозревая министра двора графа Фредерикса в их разглашении, он конфиденциально попросил царя приходить в штаб лично, без министра, в сопровождении флигель-адъютантов, остававшихся в комнате дежурного офицера штаба Ставки. Однако утечка важнейшей секретной информации, о которой нередко знали только два человека — царь и начальник штаба, продолжала просачиваться из стен Ставки, и тогда Алексеев заподозрил Николая II в разглашении военных тайн своей жене — императрице Александре Федоровне, от которой они становились известны германскому командованию. Алексеев стал догадываться, что император, сообщая своей жене важнейшие военные данные — о составе резервов и месте их сосредоточения, о направлении главных ударов фронтов и наличии вооружения в войсках, — делал это под давлением германской агентуры, окопавшейся рядом с ним, среди высоких сановников, окружавших его и императрицу. Это не тема для семейных писем, но, видно, император и императрица были несвободны в своей политике, и Николай II обязан был периодически сообщать своей супруге военные тайны, которые становились известны офицерам Генерального штаба Германии, находящимся рядом с царицей. В свою очередь, императрица Александра Федоровна, по тому же принуждению, из-за страха за жизнь наследника и своей семьи, обязана была спрашивать у мужа о характере вооруженной борьбы, о ее развитии и направлении главных усилий русских войск на перспективу, как того требовали от нее приближенные. В каждом письме, сообщая императрице важные военные сведения, император наивно просил: «Прошу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе»[353]. Царь не мог не знать, что по его же распоряжению все письма перлюстрировались тайной полицией царского двора, во главе которой стояли пруссаки.

Видимо, царь не все знал и не обо всем сообщал своей жене, и тогда германская агентура после того, как Николай II возглавил Ставку, ежемесячно заставляет императрицу вместе с детьми выезжать на специальном поезде, в котором следует до сотни германских агентов, в Ставку или в штаб какого-либо фронта ради одной цели — собрать достоверную информацию о замыслах Ставки и фронтов на ближайшую перспективу и изучить состав и возможности русской армии и наличие у нее резервов. Боясь за жизнь детей, императрица возила их всегда с собой, даже больных, и эти утомительные поездки, длившиеся по 7–10 дней, под присмотром прусских агентов, были сущим адом для Александры Федоровны, которая должна была царствовать, а на самом деле она вместе с царем и детьми исполняла роль жалких слуг, а то и рабов, у своего жестокого окружения.

Нарочская операция подтвердила догадки генерала Алексеева о том, что немецкое командование досконально знало о сроках и месте проведения этой операции, потому что каждая атака русских дивизий встречалась пристрельным артиллерийским огнем и засадами, которые можно было подготовить только заранее, зная время и направление наступления русских. Тиран отнесся к громадным потерям русских войск безразлично, но Алексеев не мог простить себе бесцельно погибшие человеческие жизни, и он ужесточил работу по сохранению скрытности подготовки военных операций, утаивая от императора основные этапы подготовки, и их проведение, и перемещение резервов.

Царь не мог не заметить этой перемены в работе своего начальника штаба, и он пишет жене: «Я рассказал Алексееву, как ты интересуешься военными делами, о которых ты меня спрашиваешь в своем последнем письме № 511. Он улыбнулся и молча меня слушал» [354]. Но все же Алексеев добивается своего, и царь все меньше получает информации о действиях своих войск. 22 июня царь отвечает жене на ее запрос: «О гвардии я не могу ничего сказать, потому что до сих пор еще не совсем выяснено, куда их отправят. Склонен думать, что куда-нибудь на юго- запад, но это только мое предположение. Я извещу тебя в свое время»[355].

С 7 по 17 мая императрица Александра вместе с детьми находилась в Ставке и выезжала в Одессу, где она с умыслом и с улыбкой спросила Брусилова: «Когда же вы начнете наступление, назовите мне его дату, мне это так интересно!» — но командующий фронтом отделался шуткой и сумел затеряться среди сопровождавших венценосную семью именитых гостей.

31 мая, в письме царю, Александра Федоровна спрашивает: «Когда начнется наступление гвардии?»[356] Все вопросы на военную тематику очень любопытны, и они вставлены в контекст писем неожиданно, без всякой связи с предыдущей и последующими мыслями царицы о детях, о быте, о сплетнях и о назначениях.

Все эти меры предосторожности, проводимые генералом Брусиловым в войсках, вполне оправдали себя. Австро-венгры не подозревали, что против них готовится крупная операция русских войск.

Скрытность подготавливаемой операции Юго- Западного фронта была достигнута, и с рассветом 4 июня началась мощная артиллерийская подготовка по всему фронту, длившаяся на разных участках прорыва от 6 до 48 часов. Военный министр Поливанов сумел обеспечить войска вооружением и большим количеством боеприпасов к ним, что было впервые на этой войне. Наибольший успех был достигнут фланговыми армиями — 8-й и 9-й, которые к 7 июня прорвали позиции противника на фронте протяженностью 70–80 км и продвинулись вглубь на 25–35 км, а через семь дней эта глубина достигла 70–75 км. К исходу этого дня 8-я армия Каледина овладела Луцком[357] и успешно развивала наступление в направлении Владимир-Волынский. Противостоящая войскам Каледина 4-я армия эрцгерцога Иосифа Фердинанда в излучине р. Стырь была разгромлена, и вся австро- венгерская армия по всему фронту наступления русской армии представляла собой в этот момент толпу безоружных людей, бросавших на своем пути оружие и снаряжение. Целые подразделения сдавались в плен без боя.