противника сильное давление, чтобы не дать ему возможности увести с фронта какие-либо части и лишить их свободы маневрирования», а в дальнейшем ускорить подготовку наступления, предусмотренного совещанием в Шантильи[335].

Всю зиму, наиболее удобное время для действий русских армий, войска бездействовали. Во главе фронтов находились безынициативные и самодовольные генералы, которые, пользуясь своим влиянием в царских кругах, могли и на войне обустраивать свой быт получше, чем в глубоком тылу. Они держали свои штабы в крупных городах, таких, как Псков и Минск, жили в праздности и не утруждали себя заботой о войсках и войне. Генералы Куропаткин, Эверт и Иванов принадлежали к высшим военным чинам, имели звание генерал-адъютантов и составляли свиту императора. В генеральской вольности и барстве проявились все пороки русской армии, которые и привели ее к крушению. Куропаткин еще в Русско-японскую войну показал свою полную неспособность управлять войсками в наступлении, но царь снова доверил ему один из важнейших фронтов — Северный, прикрывающий Псковско- Петроградское направление. Эверт командовал Западным фронтом, и не для кого не было секретом, что этот генерал-немец слыл поклонником германской армии, и он настолько преувеличивал ее возможности в наступлении и обороне, что Ставка побаивалась давать ему приказы на наступление. Юго-Западным фронтом командовал генерал Николай Иванов, у кого в подчинении долгое время был генерал Алексеев, и он требовал от начальника штаба Ставки пополнения себя оружием и боеприпасами и, не находя поддержки, открыто отказывался проводить наступательные операции[336]. Генерал-адъютанты императора, командуя фронтами и армиями, застыли в своем развитии и жили старыми нормами и правилами тактики и оперативного искусства, сослужившими им плохую службу еще в Русско-японскую войну. Выводов из нее сделано не было. Та война, казалось, должна была сдвинуть их с устаревших канонов военного искусства, заставить их искать новые формы и способы борьбы с противником, как это делали французские и английские генералы. Однако традиционная беда русских — приверженность старому мышлению — взяла верх, да и Ставка, возглавляемая царем, и само военное министерство было оплотом устаревших взглядов. Новое могут нести только новые люди, но их-то как раз и не допускали к делам. Конечно, в русской армии находились решительные и инициативные генералы, какими были Брусилов, Деникин, Духонин, Корнилов, Каледин и другие, которые хотели и стремились внести новизну, риск и смелые решения в стратегию борьбы с врагом, но зависть двора и соперничество генерал-адъютантов за влияние на царя были сильней их подвижничества и устремлений, и, не получив нигде поддержки, они становились такими же, как все, или должны были уходить в оппозицию царскому режиму, как это сделал генерал Бонч-Бруевич.

Просьба генерала Жоффра долго обсуждалась в штабах Северного и Западного фронтов, так как генералы Куропаткин и Эверт старались изобрести такой способ боевых действий, чтобы поменьше сделать и побольше получить наград и почестей от царя и союзников. Царь, как всегда, был не у дел и ни во что не вникал и лишь давал одобрение принимаемых штабом во главе с Алексеевым решений. Но и сам Алексеев был не самостоятельной фигурой в Ставке. Здесь находилось все руководство царского двора во главе с министром графом Фредериксом, который первым знакомился со всеми обращениями и просьбами союзников, и им же вырабатывалась общая канва поведения русского командования, согласованная с безропотным царем. Алексеев ничего не предпринимал без согласия царя, в противном случае его самостоятельность была бы расценена дворцовой камарильей как выпад против императора и узурпация его прав; генерал в этом случае быстро был бы отставлен от должности, что, конечно, не входило в его расчеты.

В конечном итоге было решено помочь союзникам проведением войсковой операции силами 2-й армии Западного фронта в направлении на Свенцяны. У 2-й армии была печальная слава. В августе 1914 года она потерпела жестокое поражение в Восточной Пруссии; в том же году — под Варшавой и Лодзью. В боевой истории армии не было ни одной победы. Ею командовал Владимир Смирнов, пожилой и немощный генерал, который, узнав о предстоящей операции, заболел, или ему посоветовали заболеть, и его обязанности стал исполнять командующий соседней 4-й армией генерал Александр Рагоза, не знавший задачи вверенной ему новой армии и не представлявший себе размеров и ответственности возлагаемых на него задач. От управления наступлением 2-й армии устранились командующий Западным фронтом Эверт и сам Рагоза, переложив все боевые задачи в руки «импровизированных командующих группами»[337]. В этой операции командир корпуса генерал Сирелиус, не скрывая своих намерений, преступно бездействовал, давая возможность немцам снимать с его фронта части для переброски их в угрожаемые места [338]. Операция длилась 10 дней, пока генерал Алексеев 29 марта своей директивой «временно приостановил выполнение операции… до улучшения местных условий»[339].

Вместо возможного разгрома противника русская 2-я армия понесла тяжелое, не вызываемое обстановкой поражение. Бездарные царские генералы, не желавшие одерживать победу над немцами, в очередной раз принесли в жертву жизнь простых русских солдат и офицеров. В Нарочской операции бесцельно погибло 78 тыс. человек[340], и не меньшее число получили ранения и увечья. И этой жертвой Ставка прикрыла свою работу по оказанию помощи союзникам.

В отзывах об этой операции немцы не употребляют похвальных слов[341]. «…Сила удара русского наступления весьма быстро ослабела вследствие хищнического истребления людского материала»[342]. Да и был ли смысл хвалиться этой победой, которая пришла к немцам благодаря измене генерала Сирелиуса, русского немца, изменившего присяге и переметнувшегося на службу другому императору.

Докладывая Николаю II о необходимости остановить Нарочскую операцию из-за громадных потерь, особенно в 5-м корпусе, Алексеев услышал от царя:

«— Ну, что значит, „громадны“, Михаил Васильевич?