стороне шоссе, кстати, расположена заправка «Шелл», где ночным продавцом работает наш Козликов. Непростая задача усложняется тем, что всякий раз, когда коварные банки звенят, ударяясь о шоссе, Козликов просыпается: одновременно со звоном банок в настоящем мире Козликова звенит дверной колокольчик, входит покупатель. Кто таков этот покупатель, зачем мешает он исполнению козликовского счастья – этого мы не знаем. Но нам известно, что, просыпаясь, Козликов оставляет своего енота с банками одного посреди шоссе. И каждый раз, оставленный проснувшимся Козликовым, енот этот гибнет под колёсами скоростного автобуса. В последнее мгновение своей бессмысленной жизни енот успевает подумать: «Отчего так нелегка енотская моя доля? Зачем не родился я, скажем, Козликовым – ночным продавцом, высоким, тощим и чихающим? И, главное, кто привязал к моему длинному пушистому хвосту эти консервные банки?»

Енот закрывает глаза, чтобы тотчас открыть их и осознать себя юным Аркадием, человеком сложной судьбы. Аркадию всего восемь, но взгляд его полон нечеловеческого страдания. Каждую ночь Аркадию снится один и тот же сон, и сон этот, вы не поверите, в точности повторяет историю давешнего енота. Юный Аркадий в этом сне – скоростной автобус, который несётся на трагический звон енотовых банок. За одну ночь Аркадий сбивает не менее семнадцати енотов.

Разумеется, Аркадий посещает психолога. Психолога зовут Кармелита Владленовна. Ей сорок пять, она брюнетка, крашенная в светло-рыжий; ведёт блог и читателей своих зовёт исключительно котятками. Кармелита Владленовна, нарушая врачебную тайну, много пишет в своём блоге об Аркадии. Кармелита Владленовна очень подробно описывает каждого из семнадцати енотов, убитых Аркадием за ночь. Она может детально нарисовать все пятна Роршаха, в которые превращаются еноты. Она может рассказать, что видит в каждом из этих пятен. Дело в том, что каждую ночь Кармелите Владленовне снится один и тот же сон. Нетрудно догадаться, что во сне этом скоростной автобус по имени Аркадий одного за другим сбивает енотов, покинутых Козликовым. Кармелите Вадленовне выпала самая непростая роль в этом представлении. Она – шоссе.

Как разорвать эту трагическую цепочку? Кто-то, возможно, порекомендует ночному продавцу Козликову прекратить спать на рабочем месте по ночам – хотя бы до тех пор, пока популяция енотов не восстановится до уровня 1903 года. Но, согласитесь, невозможно человеческому существу запретить спать по ночам, будь это даже Козликов. К тому же: кто сказал, что виноват здесь злополучный Козликов? Разве он раз за разом запускает эту нелепую цепочку убийств?

Такова человеческая природа, искать виноватого там, где найти его проще всего. Между тем, виноватец притаился в третьем абзаце нашего поучительного рассказа. Он спрятался за обыкновенным и с детства знакомым словом. Страшный человек покупатель, кто он? Ответ прост и пугающ.

Заходя в магазин, звеня дверным колокольчиком, читатель, помни, что, возможно, именно ты убиваешь сейчас не менее семнадцати енотов.

Потребуются самые обыкновенные вещи: спичечный коробок, чёрный скотч, желатин, нашатырь, кислая соль, пять граммов ляписа.

Кто виноват? Луи Дагер? Священник Гудвин из Нью-Арка? Или рочестерский страховщик Джордж Истман? В конце концов, именно камерой Истман-Кодак я стёр полмира и Наташу.

Карандашом я пишу на белой стене их имена. И в каждом имени мой лечащий врач видит симптом dementia praecox. Я одержим именами людей, стёртых из истории.

В тысяча восемьсот четвёртом, придавленный декорациями, погиб Дагер (короткая заметка в «Le Gazette»). Ганнибал Гудвин стал путешественником и без вести пропал в Чили (две строчки в мемуарах фон Бибра). Об Истмане вовсе не осталось никаких записей и воспоминаний.

Это моя вина.

Моя и маленького плёночного Кодака, который подарила мне Наташа.

До того дня я не брал в руки фотоаппарат. Иррационально боялся фотографировать, считая это редким типом социофобии.

Но Наташа.

Она сказала: сфоткай меня на фоне Гранд-Каньона.

Я слишком любил её, чтобы отказать.

Щёлк.

Не стало Наташи, вместе с ней исчезли каньон и река Колорадо.

Вторым кадром я стёр толпу японских туристов с фотоаппаратами и кладбище трицератопсов, занявшее место каньона.

Фотографируя, я уничтожал понятия. Мою любимую. Всех японцев. Все фотоаппараты на свете.

Смесь из желатина, нашатыря, кислой соли и воды следует нанести на внутреннюю поверхность спичечного коробка. Через некоторое время можно добавить слой растворённого ляписа. Я делаю это ночью, на ощупь. На руках и одежде останутся коричневые пятна. Мне всё равно.

Как сфотографировать себя в мире, где нет ни одного фотоаппарата?

Дождаться утра. Спичечный коробок заклеен чёрным скотчем. В крышке я вырезал аккуратное отверстие. Мне разрешены прогулки, и я иду в сад. Нужно много солнечного света, чтобы коричневый квадратик ляписа превратился в мой портрет.

Я не появлюсь на свет, не вырасту в нелепого сутулого хиппи, не познакомлюсь с Наташей и не сфотографирую её.

Мне нужно сидеть неподвижно десять минут.