Она подошла к Уиллу. Рядом с ним Кора казалась ниже ростом, словно стояла на расстоянии, и глядела робко, как прежде на Фоулис-стрит.

— Чистая правда, — вздохнула Марта и отряхнула зеленое платье, — она вам все ноги отдавит, она такая тяжелая, — давайте лучше я с вами станцую!

Но Стелла поднялась, вышла вперед и, точно танцмейстер, положила руку Коры мужу на плечо:

— Видите, вы прекрасная пара! — Она оглядела Кору и Уилла и с удовлетворенным видом вернулась на место, на кушетку подле открытого окна. — Ну вот, — Стелла погладила лежавшую на коленях голубую подушечку, — ешьте, пейте, веселитесь, потому что завтра будет дождь.

Уильям Рэнсом положил руку Коре на талию, и Фрэнсис услышал, как мама вздохнула. Она подняла глаза на преподобного, оба стояли не шелохнувшись, и никто не произнес ни слова. Наблюдавший за этой сценой Фрэнсис придавил языком кусочек апельсина. Мальчик видел, как мать улыбнулась мистеру Рэнсому, а тот встретил ее улыбку спокойным, строгим взглядом; потом она чуть запрокинула голову, точно под тяжестью волос, и преподобный крепче обхватил ее за талию, сжал ткань.

«Ничего я в этом не понимаю», — подумал Фрэнсис, глядя, как Марта отошла назад, встала рядом с Люком, и на ее лице, точно в зеркале, отразилось его слегка испуганное выражение.

— Не могу же я все время играть одно и то же, — пожаловалась сидевшая за пианино Джоанна, взглянула на Фрэнсиса и закатила глаза.

— Я не знаю эту мелодию! — сказал Уилл. — Никогда ее раньше не слышал…

— Тогда эту? — предложила Джоанна и заиграла медленно, даже томно, но Марта отрезала:

— Нет! Такую не надо.

— Может, хватит? — Джоанна убрала руки с клавиатуры и посмотрела на отца. До чего же странный у них вид! Застыли посреди комнаты, точь-в- точь как Джон и Джеймс, когда нашкодят и боятся, что им попадет.

— Нет-нет, играй, играй! — назло самому себе попросил Люк, хотя больше всего ему бы хотелось сейчас захлопнуть крышку пианино.

— Простите, не могу: я перезабыл все па, — признался преподобный.

Джоанна играла, часы тикали, а он не шелохнулся.

— А я их никогда и не знала, — ответила Кора, убрала руку с его плеча, отступила на шаг и добавила: — Стелла, я вас подвела.

— Ну куда это годится! — Чарльз Эмброуз с сожалением уставился в бокал с вином.

— Пожалуй, достаточно, не играй больше. — Уилл бросил на дочь почти извиняющийся взгляд, низко поклонился своей даме и сказал: — Лучше бы вам было выбрать другого кавалера: я никогда не учился танцам.

— Что вы, — возразила Кора, — это я виновата. Я не умею ничего, кроме как читать книги и гулять. Стелла, да вы дрожите! Вы замерзли?

Кора отвернулась от Уилла, наклонилась над Стеллой и взяла ее за руки.

— Вовсе нет, — просияла Стелла. — Но Джо не стоит засиживаться допоздна.

— Да! — поспешно и с некоторым облегчением согласился Уилл. — Конечно, не стоит, да и нам пора проверить, не разнесли ли мальчишки в наше отсутствие весь дом… Кора, вы не рассердитесь, если мы вас покинем?

— Тем более что почти полночь. — Чарльз посмотрел на часы. — Часы пробьют, и мы все превратимся в белых мышей и тыквы. Кэтрин! Где же моя Кейт? Где моя жена?

— Здесь, как всегда, — откликнулась Кэтрин Эмброуз и протянула мужу сюртук.

Кора держалась оживленно и безупречно вежливо. Всучила Стелле голубую подушечку («Нет-нет, дорогая, вы просто обязаны ее взять, ее точно для вас сшили…»), поцеловала Джоанну в щеку («Я вот совсем не умею играть, а ты такая умница!»), но Кэтрин было не так-то просто провести. В коротеньком вальсе на голом дощатом полу не было ничего особенного, знакомые изящные па не столь сложны, чтобы застать танцоров врасплох, чем же тогда объяснить эту любопытную сценку, чем таким вдруг повеяло в атмосфере, что Кэтрин не удивилась бы, если бы ударил гром? Но в конце концов, решила Кэтрин, Уилл Рэнсом все же священник, а не кавалер, так что дивиться нечему.

Кора открыла дверь, и в комнате запахло рекой. В небе стояло странное голубое сияние, и она вздрогнула, хотя ночь была теплая. Фрэнсис из-под стола видел, как мать у порога пожимала руку каждому из уходивших гостей: «Большое спасибо, спасибо, обещайте, что придете к нам еще!» — и выглядела такой оживленной, такой веселой, словно вовсе не хотела спать, несмотря на поздний час.

Уильям Рэнсом ушел под руку с женой и дочерью, и казалось (тут Фрэнсис взялся за следующий апельсин), будто преподобный облекся в доспехи. Мама сделалась еще оживленнее и веселее, точно это она каким-то образом выгнала гостей на луг, потом закрыла дверь, радостно хлопнула в ладоши, но ее наблюдательный сын услышал в этом фальшь так же явственно, как если бы Джоанна по-прежнему сидела за расстроенным пианино. Почему Уильям Рэнсом ничего не сказал на прощанье, почему мама не пожала ему руку, почему Марта и Чертенок сейчас молча глядят на нее так, словно она их разочаровала? Впрочем — мальчик вылез из-под стола, — что толку наблюдать за родом людским и пытаться его понять? Законы его непостижимы и переменчивы, как ветер.

После того как Фрэнсиса уложили в кровать, причем перед сном он пересказывал последовательность Фибоначчи, как другие дети сказки, Марта с Люком принялись убирать со стола и раскатали обратно ковер, давя разбросанную по полу лаванду. Кора сперва бодрилась — какой прекрасный вечер,