— Миша, перечисли, пожалуйста, что любит тот мальчик, с которым ты пытался подружиться в классе. Еда? Игры? Книжки? Фильмы?
— Я не знаю, — Миша удивленно взглянул на меня. — Я не спрашивал.
— Скажите, пожалуйста, — обратилась я к матери, — вы всегда выслушиваете своего ребенка?
— Конечно. Во всяком случае, стараюсь. Я в книжках читала про уважение к личности ребенка и еще помню, как моя мама меня никогда не дослушивала. Нас у нее трое было… И вот я решила…
— То, что вы (и еще многие родители) решили, — палка о двух концах. Ребенок, его развивающийся мозг, безусловно, нуждается в слушателе, собеседнике. И уважение или хотя бы доля терпения к его мыслям, чувствам, находкам и позиции ему, безусловно, нужны. Но есть в развитии ребенка и еще одна немаловажная обучающая программа. Если ты хочешь, чтобы тебя слушали другие, ты должен деятельно учиться быть им, именно им интересным. То есть изменять свои поступки, поведение, рассказы под их потребности. А еще до того — интересоваться ими. Я сама рассказчик с раннего детства, поверьте, я великолепно знаю, о чем говорю. Ваш Миша не умеет слышать, видеть, узнавать других людей. Он попросту ими не интересуется.
— Так он болен? — мать трагически заломила бровь.
— Давайте для начала считать, что здоров, — предложила я. — Сейчас много таких детей. Родные их с рождения развивают, уважают их мнения и желания, бережно выслушивают. Другие взрослые и старшие дети относятся к ним снисходительно, иногда по первости даже ими забавляются, как говорящими игрушками. Дети привыкают к такой позиции мира и растут в уверенности, что так будет всегда. Когда они попадают в коллектив ровесников, проблемы возникают неизбежно. Кроме того, есть дети (и взрослые), чуть ли не от природы склонные к резонерским монологам, как бы размышлениям. Если их не останавливать, они могут более или менее связно говорить-рассуждать часами: про динозавров, про свою жизнь, про политику, про человеческие отношения, про мораль…
— Мой дедушка! — вдруг вскричала мама Миши. — Он и сейчас жив и постоянно что-то такое говорит, и его постоянно заносит… Мы с мамой сейчас думаем: это от старости, но он ведь и раньше… просто он тогда работал, у него времени не было, и бабушка покойная умела его останавливать, переключать… Да! Я сейчас вижу, что Миша говорит очень похоже на деда, просто у него знаний и опыта меньше…
— На околонаучном языке это называется «умственная жвачка». И, возможно, у Миши сочетание обоих факторов: ваши педагогические ошибки (не учили интересоваться другими, приспосабливаться к ним) плюс его собственная наследственная склонность к резонерству — привело к такому тяжелому положению.
— А что же теперь делать?
— Учить. Так же, как учат читать и писать. По пунктам. С прописями и тренировками. Учим задавать вопросы другим людям о них самих. Учим внимательно выслушивать ответы, систематизировать услышанное и делать выводы. Учим пользоваться собранной информацией. (Мне интересен Леша. Спросить, что ему интересно. Спросил. Леша любит роботов, стало быть, нужно ему в них и предложить поиграть. Играть сначала строго по его правилам (это честно, потому что это я хочу с ним дружить, а не наоборот) и только потом предлагать свои или рассказывать интересные, с твоей точки зрения, сведения о роботах. Все время следить за реакцией: не скучно ли Леше? Если он хорошо отзывается на что-то конкретное — запомнить это.)
Поначалу это очень трудно, потому что поперек всего того, чем и как ребенок жил раньше. Но как только от мира начнет поступать положительная обратная связь, то есть с Мишей на изменившихся условиях кто-то из сверстников согласится общаться, у него сразу прибавится и сил, и желания учиться дальше.
— Ира любит котиков… — задумчиво сказал Миша из кресла. — Они у нее везде…
— Ну вот и начало, — улыбнулась я.
Мошенник
— Только вы знаете, я плакать буду, — деловито предупредила меня моя посетительница — женщина средних лет, некрасивая, но ухоженная. — В смысле, когда буду рассказывать… — она достала нераспечатанную пачку носовых платков.
— Да, конечно, пожалуйста, — светски откликнулась я.
Эмоции есть эмоции. Сама я никогда, за исключением последней трети первой беременности, плаксивой не была, но люди ведь разные. К тому же у нее вполне может быть реальное горе: сын или дочь с нарушениями развития, тяжелая или, не дай бог, смертельная болезнь ребенка, потеря…
— Мой сын Александр — мошенник.
— Случается и такое, — я старалась быть дипломатичной.
Может быть, это просто ярлык? Подросток где-то словчил, соврал насчет школы, подделал оценки, спер что-то, а семья сразу уже и припечатала? Но очевидно, что это не самое распространенное — кража денег, — ибо тогда она, конечно, ничтоже сумняшеся сказала бы: мой сын Александр — вор!
— Сколько лет Александру?
