Они подрулили к участку, но Харрис не спешил выходить.
– Билли, – сказал он, – помнишь, сколько раз тебя с дружками задерживали за распитие спиртного?
– Ха, я ни разу не спалился, – фыркнул Поу.
– Это еще вопрос. А как насчет того раза, когда мои парни остановили тебя за превышение скорости, ты гнал семьдесят там, где разрешено тридцать, и был настолько пьян, что выбрасывал пустые бутылки в окно? Или вот, верно ли я помню? – ты ударил парня по голове бейсбольной битой, когда тот уже упал на землю и не представлял угрозы ни тебе, ни другим, но тебя все равно освободили на поруки?
Поу молчал.
– Думаешь, ты просто такой счастливчик?
– К чему сейчас эти разговоры?
– Ты не счастливчик. Ты испорченный, избалованный, тупой и ленивый, и последние лет семь-восемь я из кожи вон лезу, чтобы прикрыть твою задницу.
– Вас просто совесть мучает.
– Ты чертовски похож на своего отца. К стыду и горю всех нас, особенно твоей матери.
– Повезло тебе, что я тут сзади! – взорвался Поу. – Радуйся, что между нами эта долбаная перегородка.
– Прибереги свои высеры для тюряги! – рявкнул Харрис. – Обещаю, пригодится.
Харрис вышел из машины, открыл дверцу, провел Поу в здание. Жирный коп, Хо, сидел за тем же столом, словно не двинулся с места за последние двадцать четыре часа.
– Федералы здесь?
– Нет. Звонил их шеф-долбоеб, они хотят, чтобы мы сами отвезли парня в Юнионтаун.
– Сфотографируй и возьми отпечатки, – распорядился Харрис, кивнув в сторону Поу.
Харрис ушел, а второй коп повел Поу в маленькую белую комнату с невысокими шкафчиками. Поу думал, что коротышка китаец будет хамить, но тот держался вежливо.
– Расслабь руку и давай я откатаю твои пальцы. Если размажешь, придется повторить.
– Да не размажу.
В дверную щель просунулась голова Харриса:
– Прежде чем фотографировать этого засранца, отправь его в душ, пускай помоется и побреется. А то другие засранцы наверняка захотят пропечатать эту рожу во всех газетах. – Перевел взгляд на Поу: – С этого момента, кто бы ни задавал тебе вопросы о чем угодно, ты отвечаешь одно:
– К адвокату.
Коп стоял снаружи, пока Поу мылся и брился, а потом они сделали целых четыре снимка, пока Харриса не удовлетворил результат. Вот так вроде похож на школьника, сказал он. А потом они опять уселись в пикап Харриса и поехали в Юнионтаун, окружной центр. На этот раз Харрис хотя бы не стал надевать на него наручники. Оба молчали; Поу решил, что Харрис хочет порадовать его напоследок, провезти длинной дорогой, потому как он не увидит больше никогда этих мест. К югу от Браунсвилла долина стала более плоской, а у парома во Фредериктауне вода совсем чистая, даже странно видеть Мон не привычно коричневой. Обычно на пароме ждут, когда загрузится полностью, шесть транспортных средств, но Харриса перевезли сразу, с ними вместе была еще одна машина, и паромщик пялился на Поу, тупой деревенщина таращился в упор, на вид лет семнадцать или около того. Поу хотел выйти и дать ему в морду, но заметил, что люди из соседней машины тоже его разглядывают, отец и маленький пацан; папаша, поди, сейчас выговаривает мальцу, мол, вот что случается, когда не слушаешься взрослых. А Поу – наглядное пособие. И тогда он просто уставился в пол, выстеленный резиновыми ковриками. Глухой стук, когда паром причалил к берегу, и вот они уже опять едут по шоссе.
– Чего это мы здесь поехали, – проворчал Поу. – Юнионтаун на той стороне. – Мелькнула вдруг надежда, что Харрис, может, собирается помочь ему сбежать, выпустит где-нибудь на границе с Западной Вирджинией.
– Да я решил, что здесь, по красивой дороге, у нас больше времени потолковать, – сказал Харрис. – Не говоря о том, что в следующий раз ты, может, полюбуешься этими краями лет в пятьдесят. Или вообще больше никогда.
В животе все оборвалось.
– Я вам уже все сказал, – проговорил Поу.
Харрис пожал плечами.
Чем дальше к западу от Мон, тем более пологими становились холмы, полно старых сараев, амбаров и силосных башен, сельские районы, не промышленные. Они двигались к Юнионтауну уж очень длинной дорогой – придется еще раз пересекать реку. Как только удаляешься от реки, пейзаж меняется, всюду старые фермерские дома, сразу понятно, что стоят тут лет двести-триста, такие они старинные. Отец рассказывал, что люди примерно
